— Заставили? — переспросила Вика. Ей стало жаль Дашеньку, хоть та и оказалась убийцей. Что-то на редкость неотвратимое было в спокойном заявлении следователя. Он не хвастался, не предполагал — просто констатировал факт.

— Я знаю этот тип преступника, — пояснил Игорь Витальевич. — Если бы в перспективе продолжали маячить деньги, сломать ее было б тяжеловато, но сейчас Даша деморализована. Столько усилий — и все впустую. Тут не выдержат самые крепкие нервы. Я предложил ей напечатать на машинке Сосновцева текст, который мы нашли у Левинсона, и представил результат экспертизы, которая якобы подтверждает идентичность руки печатавшего. И Корнилова призналась в убийствах — хотя, разумеется, стала уверять, будто совершила их непреднамеренно. Теперь придется ловить ее на одном противоречии за другим, пока не нарисуется объективная картина… Впрочем, это уже рутинная работа, с ней проблем не будет.

Талызин неожиданно взглянул собеседнице прямо в глаза.

— Вика, — произнес он, и знакомый его голос вдруг зазвучал для нее незнакомо. — Тебя раздражает то, чем я занимаюсь? Ты осуждаешь меня, поскольку я готов без сожалений отправить Дашу в тюрьму?

— О господи! — потрясенно воскликнула Вика. — Почему умные люди любят выдумывать странные вещи? Как я могу осуждать тебя за то, что ты делаешь свою работу? Разве ты виноват, что у тебя такая работа и что она тебе нравится? Нет, если бы этим заставили заниматься меня, меня бы это, наверное, раздражало, но, раз тебе самому нравится, я могу только радоваться, что тебе хорошо. Тебя же не раздражает, что я занимаюсь театром.

— Ну что ты. Знаешь, — непривычно разоткровенничался следователь, — когда я учился в школе, я ведь ходил в театральный кружок. Способностей у меня не было ни малейших, зато желание огромное. У нас была поразительная руководительница, Светлана Львовна, и она меня не гнала. Я изображал «кушать подано» и тому подобные вещи, а сам торчал на всех репетициях. Светлана Львовна на редкость красиво управляла нашим маленьким мирком и казалась мне прямо-таки богиней театра. Мне трудно было представить, что она — обычная женщина и бегает с сумками по магазинам. Мне казалось, она живет в другом, волшебном мире и пытается донести его до нас. Когда я увидел тебя впервые — ты как раз вышла на поклон, — мне на минуту почудилось, что это она. Я даже оторопел. Потом понял: вы не так уж и похожи, но что-то неуловимо общее все же есть.

— Так ты поэтому дарил мне цветы? В память о ней? — Вика старалась скрыть обуревающие ее чувства и выглядеть поравнодушней, наивно полагая, что хоть немного в этом преуспела.

— Не знаю. Хотелось дарить, потому и дарил. А что касается большего… Я навел справки и узнал, как сильно ты любила мужа. Но после его гибели ты не сломалась и не озлобилсь, а стала, видимо, лишь сильнее и добрее. Меня это поразило. Я ведь следователь и хорошо знаю людей, и я знаю, что подобное встречается редко. Ты вообще во многом уникальный человек. По своей искренности, цельности.

Вика с замиранием сердца ждала продолжения, но собеседник смолк, а потом добавил про другое:

— Откровенно говоря, я в неоплатном долгу перед Евгением Борисовичем и хотя бы за это был обязан довести его дело до конца. Да, он был сложным человеком и многим причинил зло, но он был и прекрасным человеком, чутким и умным.

— Что ты имеешь в виду? — изумилась Вика.

Игорь Витальевич смущенно хмыкнул.

— Твоя проницательная подруга целую теорию вывела из того, что на банкете я с ним поругался. Помнишь, она еще обвинила меня в убийстве?

— Ну, не совсем обвинила, а только…

— Как бы там ни было, наблюдательность ей не изменила. Я действительно с ним ругался.

— Серьезно? И из-за чего? Разве вы были знакомы?

— Из-за тебя, из-за чего же еще. Знаешь, что он мне сказал? «Молодой человек, — язвительно сказал он. — Вы что, думаете, я позвал бы вас сюда, если б знал, что вы будете сидеть, как истукан, и не воспользуетесь случаем? Или при ближайшем рассмотрении наша Вика вам не понравилась? Тогда что с вас возьмешь, этаких глупых мужиков нам не надо». Я стал что-то лепетать про свое уважение к твоим чувствам, про нежелание вмешиваться в твою жизнь и тебя тревожить, а он ответил: «Конечно, одинокая русская баба остановит на скаку коня и войдет в горящую избу, но вряд ли многим из них нравится это делать. Впрочем, если мужику неохота помочь, он может уважать ее чувства и ее не тревожить — пускай справляется сама». Евгений Борисович умел ударить по больному. Кому скажи у меня на работе, не поверят, но я вдруг вскипел и… впрочем, не хочу даже вспоминать. Я ведь был неправ, а прав был он.

Вика задумалась, пытаясь понять, произнесено ли то, чего она ждала, или ей это только чудится, но ничего определенного решить не успела. Дверь открылась, и вошел Лешка.

— Привет, мама, — кивнул он. — Здравствуйте, Игорь Витальевич. Не волнуйтесь, я ненадолго.

— А у меня больше нет поводов волноваться, — весело ответил Талызин. — Лешка, поздравь меня! Вика согласна, так что в ближайшем будущем мы поженимся.

Вике казалось, что ее согласия никто не спрашивал, однако возмутиться этим не удалось — снова помешал собственный сын.

— Ну, особо жалеть вы не будете, — бодро сообщил он. — Мама у меня такая — живет сама и дает жить другим. Правда, безалаберная до крайности, но если ее в хорошие руки…

— Зато я умею останавливать на скаку коней, — гордо парировала Вика, и ее мужчины дружно кивнули.