Секретарь собрания, Васфи Хайджаб, благодарный за этот яростный выпад в его защиту, писал с бешеной скоростью, стараясь не упустить ни слова из этого обмена репликами, напоминавшего перестрелку. Голоса набегали один на другой, как морские валы:

Поп-р: Витгенштейн и его школа так и не рискнули продвинуться дальше элементарных вещей, которым они присвоили титул философии, к более важным философским проблемам… несколько примеров трудностей, разрешение которых требует погрузиться гораздо глубже поверхности языка.

Витген-н: эти проблемы не выходят за пределы чистой матем-ки и социологии.

Аудит-я: не убеждена примерами Поппера. Атм-ра напряженная. Необычайный полемический накал. Повышенные тона.

(Пожалуй, мелькнуло в голове у Хайджаба, переписывать протокол начисто будет веселее, чем обычно. Завтра он этим займется.)

Пока же, словно следуя за мыслью, рука Витгенштейна нырнула в камин и ухватила кочергу. Кочерга была в том же положении, в каком оставил ее Брейтуэйт, конец ее был усеян золой и угольной крошкой. Брейтуэйт не без волнения следил, как Витгенштейн начал судорожно размахивать ею, акцентируя свои слова. Он и раньше видел, как Витгенштейн это делает, но сегодня тот был особенно возбужден, ему явно было не по себе, даже физически — наверное, просто не привык, чтобы гости Клуба ему возражали. Обычно на этом этапе собрания речь Витгенштейна уже текла сплошным потоком, и люди потом за глаза жаловались, что никому не удается и слова вставить. Брейтуэйт внезапно ощутил тревогу: не отобрать ли у него кочергу? Кажется, ситуация выходит из-под контроля…

Кто-то — уж не Рассел ли? — произнес: «Витгенштейн, положите кочергу».

Невыносимо, невыносимо! Так же мучительно, как пластинка, что крутится не с той скоростью. Что за мышление — рыхлое, вязкое! Мало того что этот осел, этот академик с Рингштрассе, разжевывает свою теорию, пытаясь сказать то, о чем говорить невозможно, убеждая себя в существовании каких-то скрытых глубин — словно стоит на открытом карьере и требует копать подземную шахту… Мало всего этого — он еще и не желает расчистить свой ум, выбросить оттуда весь этот вздор и послушать, что говорит он — он, Витгенштейн… Нет, это необходимо прекратить, нужно немедленно удалить эту злокачественную опухоль.

В глубине сознания у Поппера мелькнуло, что он, кажется, зашел слишком далеко. Завтра он пожалеет об этом, раскается, что не сумел взять себя в руки — как на том злополучном собрании кружка Гомперца в Вене. Потом он терзался совестью, но так и не смог признаться в этом бедняге Шлику. Да, этот Витгенштейн вполне реален. Но кто назвал его «мистиком»? Догматизм иезуита! И в придачу неистовствует, как нацист. Маньяк, ведущий философию в тупик. Нет, он у меня признает, что не прав по всем статьям! Осталось совсем чуть-чуть поднажать, выбить еще один кирпич из этой башни, возведенной на пустой болтовне. Ну вот, теперь этот безумец еще и кочергу схватил. Что ни слог — взмах кочерги: «Поппер, вы НЕ ПРАВЫ». Выпад кочергой, еще один… «НЕ ПРАВЫ!»

Угли давно никто не ворошил, и огонь в камине почти погас. Но это уже никого не волновало: участникам собрания казалось, что они угодили в парник, где их опутали по рукам и ногам ползучие лианы. Полный хаос: гневные голоса спорщиков, шумные восклицания учеников Витгенштейна, небывалая толпа и теснота — те, кто «подпирал стены», теперь подались вперед, боясь упустить развязку. Какой-то студент, любитель литературы, в который раз задумавшись, не перейти ли ему на кафедру английского, искал прибежище в строках Мэтью Арнольда:

И мы бредем по сумрачному полю,

Где в грохоте сражений и веков

До ночи бьются армии глупцов[15].

Последнюю строку он припомнил как нельзя вовремя, ибо Витгенштейн с грохотом отбрасывает кочергу и вскакивает на ноги. Рассел тоже встает. Во внезапно наступившей тишине отчетливо раздается обращенный к нему голос Витгенштейна:

— Вы не понимаете меня, Рассел. Вы всегда меня неправильно понимаете. — В слове «Рассел» явственно слышится рычание — «Ррррассел».

Голос Рассела, обычно такой спокойный, звучит на полтона выше:

— Нет, Витгенштейн, это вы все путаете. Вы всегда все путаете.

И дверь за Витгенштейном с грохотом захлопывается.

Поппер, не веря собственным глазам, смотрит на пустой стул, где только что сидел Витгенштейн. Рассел говорит что-то о Джоне Локке. Так что же — он победил? Он изгнал Витгенштейна? Разгромил его, как ранее — Венский кружок? Витгенштейн бежал, не найдясь что ответить? Но где же признание, что он был не прав? Где извинения?..

Кажется, к нему кто-то обращается. А-а, это Брейтуэйт. Просит привести пример морального принципа. Почему-то на ум приходит кочерга. «Не угрожать приглашенным докладчикам кочергой», — говорит он. Пауза и смешки — как тогда, до войны, когда эти глупцы думали, что он шутит. Ну, он им тогда показал…

Снова вопросы — но на сей раз типично английские, осторожные и сдержанные. Он отвечает на них почти рассеянно. Победил ли он?.. Кто-то — явно сторонник Витгенштейна — пытается заманить его своим вопросом в ловушку: можно ли считать наукой опыты сэра Генри Кавендиша, если мы знаем, что они проводились в тайне? «Нет», — парирует Поппер и возвращается к своим мыслям, вновь и вновь наслаждаясь победой. Ведь это победа? Ведь он победил? Рассел наверняка подтвердит, что это так…

Шагая пустынной улицей под огромным силуэтом часовни, Витгенштейн большими глотками хватал холодный воздух. Он вновь думал о загадке, всплывшей на дневном семинаре: почему в комиксах шарик с написанными на нем словами означает «говорит», а облачко — «думает»? О чем это нам сообщает? На Кингз-парад в комнате над магазинчиком какой-то студент настроил радио на третью программу, и из окна доносился голос Дилана Томаса — легкий уэльский акцент, округлые гласные, тягуче, нараспев:

«Августовский праздник. Мотивчик на рожке пломбира. Шлепок прибоя. Щекотка песка. Фанфары ролет на витринах. Балет купальщиков — на цыпочках к обманчивой воде — дрожь и визг. Сборки на платьях. Колыхание клешей. Согласные взмахи весел. Загар девчонок и проказы мальчишек. Тихий шелест воздушных шаров…»

Как хорошо известно юристам, очевидцы часто ошибаются… Если событие допускает соблазнительную интерпретацию, то увиденное своими глазами сплошь и рядом искажается ей в угоду.

Поппер

«Этот случай был именно таким — мы знали результат и должны были сами найти все, что к нему привело. Я попытаюсь показать вам различные стадии моих рассуждений».

Шерлок Холмс в «Этюде в багровых тонах» сэра Артура Конан Дойла

Если удачная шутка оппонента обратила Витгенштейна в бегство — что ж, тогда Поппер действительно герой. Надо сказать, в интеллектуальных дуэлях он крайне редко допускал переход на личности, но на сей раз сделал это. Он прицелился, выстрелил — и поразил цель. Раненый соперник покинул поле битвы, уступив его Поппе-ру и его секунданту, Расселу.