– Я сделаю объявление с объяснением перемены маршрута, – не поворачиваясь, говорит Лютер.

– Было бы очень хорошо. Люди уже волнуются, что у нас здесь происходит.

Старик ковыляет к своему месту, а Лютер хватает с приборной панели микрофон и обращается к своим подопечным:

– Народ! В Индианаполисе до меня дошла информация, что в Индиане, невдалеке от Гэри, на автостраде произошла ужасная авария. Поэтому действуем согласно плану «Б». Понимаю, день выдался долгим, но уже скоро мы причалим к отелю.

– А как же Чикаго? – взвывает в середине автобуса какая-то старая карга.

– Чикаго переносится на послезавтра, мэм.

– А что в Мичигане смотреть?

Вопрос справедливый, но раздражает.

– Мы посетим старый автозавод, – отвечает Лютер.

– А я не хочу на завод, – говорит еще одна карга. – Я хочу на небоскреб Сирс Тауэр и в Хэнкок-центр. Я за это деньги заплатила.

– И я, – с вызовом вторит кто-то еще.

Ну и народ. Хуже ребятни в школьном автобусе. Лютер даже не разъясняет, что Сирс теперь уже не самое высокое здание в мире.

Пять миль назад он съехал с федеральной автострады и теперь близится к пункту назначения, минуя городскую окраину, где строения своей обветшалостью напоминают развалины; многие из них необитаемы.

Лютер снова берет микрофон:

– Эй, народ, поверьте мне! Мы остановимся в месте, которое вас несказанно удивит. Такое запоминается надолго.

Автобус он останавливает, а из рюкзачка, который стоит рядом на полу, достает пульт, не сводя при этом глаз с пассажиров. Те в это время таращатся в окна, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за черными плоскостями окон.

«Удачи вам, ребята».

Этот призрачный городской аппендикс вот уже годы не видел ни искорки электричества, если не считать личных генераторов Лютера, сейчас как раз отключенных.

– Где же мы? – доносится чей-то голос.

Вопрос подвисает без ответа, а автобус между тем заезжает на пустынный простор автостоянки, усеянный колотым бетоном в обрамлении покосившихся фонарных столбов.

– А это вообще дорога? – растерянно спрашивает голос за спиной.

На отдалении появляется первый склад; сероватый свет фар выхватывает из темени дверь, которая медленно поднимается, обнажая зев входа.

Лютер заводит автобус внутрь, останавливает и наконец заглушает мотор.

Он снова лезет в рюкзак и достает из него свой «глок», а также пару мешков, полиэтиленовый и холщовый. Ствол он сует сзади за брючный ремень, один пустой мешок запихивает себе в карман и встает с водительского сиденья.

С этого места он оглядывает помятые лица пассажиров, из которых половина сейчас неприкрыто на него пялится. Другая половина пялится в окна мутно освещенного склада. На лицах и тех и других тревожное недоумение.

– Невозможно передать, как я ценю ваше терпение, – обращается к сидящим Лютер.

Тут один из них – приземистый обладатель красной рожи с седыми пучками вокруг лысины, рябой, как кукушкино яйцо – встает со своего места в шестом ряду и во всеуслышание заявляет:

– Насчет общего терпения не знаю, а лично мое иссякло.

– Прошу вас сесть, почтеннейший, – говорит ему Лютер.

– Пошел к черту, – отрывисто бросает тот. – Из этой колымаги я ухожу. Будьте добры мне компенсацию от вашей конторы.

– В самом деле, куда вы нас привезли? – спрашивает еще кто-то.

– Сядьте, сэр, – еще раз повторяет свою просьбу Лютер, но уже более требовательно.

Начинается общее шевеление, а сзади поднимаются еще несколько.

Дерзость пожилого смутьяна зажигает остальных, и когда тот начинает решительно пробираться по проходу, становится ясно, что через минуту зреющий бунт уже невозможно будет унять. При себе Лютер держит респиратор и баллончик с усыпляющим газом, но только как крайнее средство.

Гораздо проще подать отрезвляющий пример – оно и быстрее и действенней.

Когда смутьян находится не более чем в двух метрах, Лютер выхватывает «глок» и стреляет ему в лицо.

Смутьян в падении отлетает по проходу, обдавая своей кровью первые три ряда, а шум выстрела моментально тонет в пронзительных воплях, наводнивших автобус.

Лютер делает шаг назад, берет микрофон и вещает нарочито бесстрастно, вроде безумного ЭАЛа из фильма Кубрика[46]:

– Всем просьба: перестать вопить и вернуться на свои места.

Крикотня не прекращается.

– Всем просьба: перестать вопить и вернуться на свои места.

Кучка народа из хвоста автобуса тем не менее рвется по проходу, а в нескольких рядах от Лютера какой-то седой доходяга бьется в корчах сердечного приступа.

Лютер любезно просит в третий раз, а затем выстрелом сшибает мужичка, пробующего совладать с аварийным выходом из окна, и еще троих так, до кучи.

Затем он невозмутимо повторяет приказы.

Сквозь пороховой дымок он смотрит, как все спешат вновь занять свои места, да так суматошно, будто участвуют в какой-то жуткой пародии на игру, где нужно успеть сесть на стул, когда смолкает музыка.

– Очень хорошо, – похвально отзывается Лютер, – молодцы.

Ствол «глока» он направляет на дородного усатого мужчину, сидящего в двух рядах. Он, а также сидящая через проход от него тучная женщина лет сорока пяти – пятидесяти в этой группе, похоже, самые молодые.

– Как вас, сэр?

– Стив.

Из кармана Лютер вытаскивает полиэтиленовый пакет и вручает его Стиву:

– Соберите у всех мобильные телефоны; начните с себя. Дамы и господа, наш друг Стив сейчас начинает сбор устройств сотовой связи. При этом нужно, чтобы каждый из вас держал обе руки на впереди стоящем кресле. Это относится ко всем без исключения. Те, кто не подчинится, будут застрелены.

Лютер тянется к водительскому сиденью и подхватывает увесистый холщовый мешок, наполненный наручниками. Его он передает ближайшему пассажиру – мрачной бабенке в майке «Chicago Cubs»[47].

– Раздайте это по рядам, быстро, – приказывает он, а в микрофон сообщает: – Все, кто без наручников, будут застрелены.

– Зачем вы так с нами поступаете? – восклицает какая-то женщина.

Лютер наводит на нее «глок» и говорит:

– Идите-ка сюда. Да, вы. Отказ не принимается.

Она на негнущихся ногах делает шаг по проходу.