Постепенно Бейль мрачнел от таких новостей и, несмотря на заметные усилия, шутил все реже.

— У нас есть чем прокормить армию шесть месяцев, — говорил он Марианне, — но эти налеты русских вызывают у меня дрожь! Как долго удастся нам удерживать свободной дорогу для возвращения? Говорят, что из окружающих Москву деревень собираются банды вооруженных крестьян. Казаки также становятся все более дерзкими. Если император будет продолжать упрямиться, мы скоро окажемся отрезанными от наших тылов… во власти русской армии, которая где-то восстанавливает свои силы, поскольку Александр даже не соизволил подать признак жизни.

— Но в конце концов, неужели никто не может вразумить императора?

— Бертье и Даву попытались, но Наполеон предложил план немедленного наступления на Санкт-Петербург. Они сразу дали отбой. Что касается Коленкура, он не смеет даже рта раскрыть. Другие ходят в театр. Его открыли во дворце Познякова, и труппа мадам Бюрсэ играет там» Превратности любви»и «Любовник и слуга»… Или же слушают воркование кастрата Тарквинио!

Поистине, никогда еще армия не совершала более радостного самоубийства…

В начале октября Бейль заболел. Желтуха превратила Марианну в сиделку, что ей быстро надоело. Больной, как большинство мужчин в таком положении, постоянно ворчащий, брюзжащий и стонущий, был недоволен всем и особенно едой. Он лежал в кровати, желтый как айва, открывая рот, только чтобы упрекнуть за что-либо и пожаловаться на невыносимые боли, ибо его вдобавок стали донимать зубы. И раздраженная Марианна, сидя у его постели, все с большим трудом боролась с желанием надеть ему на голову один из бесчисленных горшков с отварами, которые готовила Барба. Эта болезнь усилила ее тревогу, ибо новости из Кремля продолжали поступать благодаря любезности Боннэра, который после выздоровления приходил каждый вечер сообщить коллеге о происшедших событиях.

От него узнали, что курьеры добирались все с большим трудом, что в Восточной Пруссии князь Шварценберг жаловался на то, что его «положение, будучи уже затруднительным, грозит еще ухудшиться».

Тогда князь Невшательский еще раз попытался склонить Наполеона покинуть Москву и отойти в Польшу.

За это он получил резкую отповедь:

— Вам захотелось прогуляться в Гросбуа и повидать Висконти?..

Эти слова привели больного в ярость.

— Безумец! Он таки сошел с ума! Он загонит всех нас в могилу! Стоит на Двине напасть на маршалов Виктора, Удино и Гувьон-Сен-Сира, и мы блокированы без надежды уйти живыми. С каждым днем русские наглеют.

И в самом деле, положение Москвы все ухудшалось.

Как-то вечером граф Дарю, государственный министр, ведающий снабжением, придя к своему кузену, — что заставило Марианну спрятаться, — не скрывал своих опасений.

— Русские уже дошли до того, что захватывают в пригородах и слободах людей и лошадей, перевозящих продовольствие. Приходится давать им многочисленный эскорт. Почта работает все хуже и хуже: из двух гонцов один исчезает!..

Таким образом, каждый вечер очередная плохая новость увеличивала тяжесть на сердце Марианны. Она почти физически ощущала, как захлопывается над нею и ее друзьями западня. И однажды утром, увидев императора, проезжающего под окном на лошади, она едва удержалась, чтобы не броситься к нему, умоляя уехать, перестать упрямиться, обрекая всех на медленную смерть под гнетом ужаса бесконечных зимних ночей, которые уже не за горами! Но он казался безразличным ко всему, что его окружало. Покачиваясь на Туркмене, одной из его любимых лошадей, он спокойно ехал, заложив руку в вырез жилета, улыбаясь необычно теплому осеннему солнцу, словно поддерживавшему его упрямство.

«Никогда мы не уедем отсюда!»— в отчаянии подумала она. И всю ночь ее мучили кошмары.

Это произошло вечером 12 октября, когда пришла новость более приятная, чем накануне, и принес ее все тот же неутомимый Боннэр: письмо, пришедшее в интендантство для Бейля.

Аудитор прочел его и протянул Марианне:

— Возьмите, это касается вас!

Письмо было без подписи, но его источник не вызывал сомнений: Констан.

«Убежавшую даму больше не рассчитывают найти, — писал он. — Таким образом, некоторые особы перестали быть полезными. Они отправлены с обозом раненых, вышедшим из Москвы позавчера под руководством генерала Нансути. Но они обретут свободу только во Франции…»

Марианна скатала письмо в шарик и пошла бросить его в большую печь из кирпича, занимавшую добрую половину задней стены. Затем вернулась к кровати Бейля, сжимая руки, чтобы унять их дрожь.

— Теперь мои сомнения разрешены! — сказала она. — Мне нет никакого смысла затруднять вас, друг мой, оставаясь здесь. Мои друзья уехали, и я отправлюсь вслед за ними. С хорошими лошадьми я легко догоню их, ибо обоз с ранеными не может двигаться очень быстро.

Больной ответив хриплым смехом, который завершился приступом нервного кашля и вызвал у него целую гамму стенаний. Он вытер нос, потер челюсть, затем заметил:

— Без особого приказа из Кремля нельзя достать даже поганого осла! У армии всего в обрез, и нового взять негде. А верховые лошади в таком состоянии, что требуют длительного ухода. И не пытайтесь уговорить меня, что можно уворовать хоть пару: это тоже невозможно, если хоть немного дорожишь жизнью.

— Очень хорошо! В таком случае я отправлюсь пешком, но все-таки пойду!

— Не говорите глупости, вас примут за ненормальную. Пешком! Шестьсот или семьсот лье пешком! А почему бы не на руках? А чем вы собираетесь питаться?

Обозы и курьеры обязаны везти с собой продукты хотя бы до Смоленска, ибо с превосходной политикой выжженной земли, практикуемой нашими добрыми друзьями русскими, невозможно найти даже капустную кочерыжку! Наконец, — напомнил он ей, — новости снаружи очень тревожные. Отряды вооруженных крестьян нападают на наши небольшие части. Одна вы будете в большой опасности!

Он действительно разгневался и забыл о своей физической немощи, но гнев его угас перед взглядом отчаявшейся Марианны, которая бормотала, готовая заплакать:

— Что же мне тогда делать? Я так хочу уехать! Я отдала бы десять лет жизни, чтобы вернуться домой.

— И я тоже! Полноте, выслушайте меня и, главное, не плачьте. Когда вы плачете, я тупею, и моя лихорадка усиливается. Возможно, надежда есть… при условии, что вы проявите немного терпения.

— Я само терпение, но говорите скорей.

— Пожалуйста. Боннэр не только принес это письмо, но и сообщил кое-что. Наше положение становится с каждым днем все хуже, и император начинает это понимать. До него дошли слухи, что русские, далеко не так истощенные, как упрямо утверждает неаполитанский король, концентрируют недалеко отсюда значительные силы. Так вот, мы не в состоянии больше сопротивляться бьющему со всех сторон прибою, даже если затребованные его величеством полки прибудут вовремя. Или я сильно ошибаюсь, или мы уедем отсюда очень скоро.