– Целый день твердит! – пожаловался Паша. – Я с детства устал от этого романса!

А Сереже хотелось говорить:

– Мы наследники напрасных грез! Два века – они шли против своей души!..

– И сейчас тоже… Боже, как я соскучился!..

– Сколько душ загубили! И зачем? Они ж одной породы! Читаю Бунина – все мое: все поджилки так же трясутся! Только полюбил – а уже нет… Как вашего Муравского!

Сережа откусил огурчик. На зубах что-то хрустнуло. Петровна открыла ящик стола и протянула ему чистый лист бумаги:

– Вкусные?

У нее было скуластое лицо, в улыбке на щеках образовывались смуглые глянцевые бугорки.

– Сама делала?

– Нет. Мама готовит. Меня на кухню не пускают!

– Бережет дочку.

– А как мужа будешь кормить? – вспомнил Гена про свое.

Паша загрыз шутку огурцом:

– По приказу! Ать-два, марш от стола!

Сережа представил, что он сидит на допросе у следователя Авроры. При этом отмечая, что ярче становились ее глаза, выше поднималась бровь и прядь светлых волос настойчивее прикрывала впалый висок:

– А соблюдать душевное спокойствие тоже входит в твои обязанности?

– Соблюдать или охранять?

– Деревня – это самонастраивающийся организм! – выговорил Гена не сразу, вызвав смех. – Ничего не надо охранять.

21

– У вас сигнализация поверху заборов! – признался охмелевший гость. – Струна такая… наверно, серебряная!

Милиционер Света посмотрела на него недоверчиво. Потом улыбнулась, будто сходила куда-то в поэтическую даль и что-то там проверила:

– Итак, гражданин поэт, скажите: с какой целью сегодня утром вы собирали репей под заборами наших огородов?

Сережа протянул к девушке руки через стол, будто порывался взять ее ладони:

– А ты давно стихи разучивала? Новые!..

Петровна невольно отстранилась, пытаясь вернуть себе спокойствие:

– Что такое?

– Предлагаю тост, – засмеялся Сережа.

– Как последнее слово!

– Предлагаю выпить за те колючки, семена другой жизни, которые рассадил здесь поэт Муравский!

– Не уклоняйтесь, гражданин поэт, от ответа!

Странная все же женщина: услышала – пришла, забрала цветы. Они лежат сейчас протокольным гербарием и вянут, как настроение Сережи: «Зачем во мне остались…» – запел он сразу, с полуоборота, как будто держал наготове.

Петровна подняла ладонь, прерывая смешки братьев. «Зачем не помню я…» – пел он старательно, с куражом: каждой строчке свое дыхание, каждому слову свой нажим. «Весна звонила с колокольни, – путал он куплеты, но получалось хорошо. – Фатою снег на куполах!» А память удачно отбирала и переставляла давние строки, так созвучные его теперешнему настроению: «В страстную пору юности моей!..»

Слушали его молча.

Никто не поддержал, не смогли подстроиться. Улыбками встретили первый куплет, вином проводили последний.

Сережа охмелел и все смелее смотрел Петровне в глаза:

– Любишь романсы?

Редактор газеты вспомнил о чем-то своем:

– Эдак может с каждым (хотел сказать: «с каждой», но передумал) случиться! Придет такой молодец, без роду без племени, и ославит жену. А то и клин вобьет меж супругами!

– Готов со всей своей…

– Все готовы! – перебила Сережу девушка-милиционер. – Только напоминает это общество анонимных алкоголиков!

Братья засмеялись.

– Такое небесное общество, – сказала она немного мягче. – В жизни пускал пузыри в канаве, а в стихах – воздушные шарики!

– В чем его вина? – вступился Паша. – Огласите статью!

– Смутил женщину. Вот что! Теперь ей и корову не выгнать, чтоб не припомнили!..

С какого-то момента Сереже стало казаться, что они нарочно говорят неправду о его утреннем поступке. Они пытались оградить его от удушливого осязания женщины в солнечных сумерках. Чтобы поэтический восторг той встречи не принадлежал больше ему даже в воспоминаниях. А те колокольчики и огоньки будут жить в деревенской истории, которую пересказывали уже по-своему:

– Он сует букет, а тут вдруг корова между ними! – Для достоверности Паша показывал руками: то протягивал их вперед, то резко одергивал. – Он опять ей, мол, возьмите цветы-то! И опять морда коровы к цветочкам тянется!..

Старшему брату хотелось другого объяснения. Гена все больше хмурился:

– Это в городе комплимент хорош любой женщине. А у нас мужики принимают это как личное оскорбление! – Он покрутил в руках пустой стакан. – Исключение, разве что, Светлана Петровна!

– Почему? – Хотя и смутно, но Сережа заметил, что хозяйке кабинета не понравилась такая избирательность.

– Вернемся к потерпевшей, – сказала она с легкой досадой. – С коровами разобрались!..

– Да спит она уже, в объятиях мужа! – Гена резко встал. – Нам тоже пора!

– Жена заждалась?

– Ждет новостей.

В пустой банке плавали листья смородины, расправлял хлысты укроп. Гена выпил рассол, молодецки отирая губы ладонью:

– У нас в студенческой общаге аквариум был, круглый такой. Один здоровяк из него воду пил с похмелья. Как из кубка!..

Деревянным раззявой заскрипел стул; Сережа медленно поднялся, чувствуя, как заусенцы от дырки вцепились в штаны.

– Бутылку в сейф? – Паша подхватил качнувшегося друга и сказал с каким-то нарочитым тревожным причитанием: – Как этот Муравский по деревне-то ходил?..

– Он был поэт! – Брезгливым жестом освободил Сережа руку. – А поэты ходят лишь по окрестностям своей души!

22

Шли попарно, дорога была узкой.

Паша рассказывал о ком-то: одна в семье, поздний ребенок… родители старенькие, отец был начальником милиции. Сергей слушал невнимательно, вспоминая с грустью про букет, что лежал сейчас в милицейском кабинете.

Первым распрощался Гена. На следующей развилке остановилась Петровна: «Мне в ту сторону». Сережа глянул на блестящие лужи:

– Я провожу, – пробормотал неуверенно.

Девушка ничего не ответила, но пошла неторопливо, держась ближе к заборам. А Сережа петлял по незнакомой дороге, не зная, идти следом или месить грязь рядом.

– Как на задание идем! – В висках что-то тренькало, как будто звенели сторожевые струны.

– Тихо. Не дразни собак…

Отцветшие кисти сирени были побиты рыжаной, от них исходил осенний томительный запах. Вокруг была чужая спящая деревня, над головой чужое облачное небо. Чужая ему женщина отстраненно шла рядом, старательно выбирая дорогу. Походка упругая, видно, привыкла много ходить: корпус чуть вперед, плечи опущены. А он идет за ней, чтобы избавиться от какого-то долгого напрасного возбуждения.