— Данке шон.

— Вы похожи на иностранца, — шепнула ему Елизавета Хвостова. Её курточка была совсем лёгкой, но она не выглядела замёрзшей. Должно быть, от того, что она не волновалась.

А Макс волновался.

Они уселись за столик у окна — скатерть вышита крестиком, на подоконнике герань — и уставились в меню.

— Что здесь вкусно?

Елизавета посмотрела на него.

— Я пока не знаю, что именно вам вкусно, Макс.

Он тоже посмотрел на неё. Так они некоторое время сидели и смотрели, позабыв про меню.

— В детстве я больше всего любил жареное мясо и торт «наполеон», — сказал Макс, рассматривая Елизавету. — «Наполеон» обязательно должен быть в тридцать слоев и очень холодным! Его пекла тётя Фуфа. Иногда всю ночь. Потом его выносили на балкон, и он ждал, когда мы приедем.

— Как в тридцать слоев?!

— А однажды Чарлик, тёти Фуфин эрдельтерьер, как-то пробрался на балкон и съел примерно половину. Он бы и весь съел, но не одолел, как ваш директор водку. Утром Чарлика застукали спящим при входе на балкон. Вся морда у него была в креме.

— И что?!

— Все перепугались, что он объелся и умер. Поэтому его разбудили и стали поить каким-то желудочными порошками. Чарлик лакал порошки, потому что чувствовал себя виноватым. Потом тётя Фуфа обрезала у «наполеона» края, и мы его доели.

— Что это за имя — Фуфа?

— Фаина.

— А сейчас что вы любите? Вы сказали, что «наполеон» и мясо любили в детстве.

— Сейчас я люблю устриц.

Елизавета Хвостова вздохнула:

— Их здесь не подают.

— И не надо, — ответил Макс серьёзно.

Они заказали дородной официантке большую кастрюльку ухи с расстегаями, судака в горшочке и тройной очистки водку на смородиновых почках.

— Вам не обязательно пить водку, — сказал Макс, наслаждаясь Елизаветой и заказом. — Давайте шампанского закажем?

— Что такое тройная очистка? — спросила Елизавета. — Никогда не понимала!

— Вы химию в школе проходили?

Елизавета помотала головой. Она ела хлеб из корзинки, макая его в соль.

— Химичка, — объяснила она, прожевав, — поссорилась с нашей классной. И отказалась у нас химию вести. С нами два года на уроках лаборантка сидела, чтоб мы не шумели, а мы своими делами занимались. Потом всем в аттестат поставили четвёрки, чтоб не было скандала. Вкусно. И есть правда очень хочется! Хотите хлеба?

Когда принесли водку в запотевшем графинчике, а за ней уху в медной кастрюльке, и сняли крышку, и дородная официантка стала махать рукой в их сторону, чтобы дошёл аромат, у Макса в рюкзаке запищал телефон.

Он не поверил своим ушам.

Мобильный не мог и не должен был пищать.

Извинившись, Макс достал аппарат и посмотрел.

— Что-то случилось? — спросила Елизавета, оторвавшись от ароматов ухи. И вдруг встревожилась — у искусствоведа с мировым именем, который почему-то объявил, что станет за ней ухаживать и даже уже начал, было странное лицо.

— Я должен уйти прямо сейчас, — сказал Макс и поднялся, застёгивая рюкзак. — Простите меня. Если сможете.

Возле буфетной стойки он заплатил по счёту и ушёл, не оглядываясь.

Даша очнулась. Она всегда так приходила в себя — моментально и окончательно, как будто в мозгу зажёгся свет. Ей ничего не нужно было вспоминать, вызывать в сознании картины того, что произошло — она всё помнила и знала, что случилось.

Она не вздрогнула, не зашевелилась, не открыла глаз. Она продолжала лежать точно так же, как лежала до этого, но уже — ожившая.

Ожившей Даше нужно было время, чтобы понять, где она и кто вокруг.

Она отчётливо слышала шаги и голоса, но слов не различала. Говорили очень тихо, и голоса были незнакомыми.

Рядом с ней никого не было, это она знала точно, она всегда чувствовала присутствие человека.

Сильно болела голова, в виске словно надувался шар, выпячивался, наливался, потом прорывался, и — раз-два-три, — несколько секунд без боли, а потом всё сначала. Даша посчитала, на какой секунде ей хуже всего, получалось, что на тринадцатой, и когда подошла тринадцатая секунда, ногтями впилась себе в ногу.

Боль в ноге слегка заглушила взрыв в голове, от которого Дашу тошнило, и казалось, что вот-вот вырвет. Стало легче.

Она прикинула, кто мог на неё напасть, да ещё так внезапно.

Получается, противник обошёл её, обошёл их всех!.. Оказался проворнее, ловчее и умнее.

Даша едва сдержалась, чтобы не застонать от разочарования. Она терпеть не могла проигрывать, не умела!.. Хабаров всегда ругал её за это, и Джо тоже.

Каждую тринадцатую секунду она впивалась ногтями себе в ногу, как по секундомеру, и думала, думала.

…Мотоцикл, который видел Алик-Борода возле библиотеки в день смерти Цветаева, принадлежит Паше-Суете. Что из этого следует? Цветаева убили Паша и его подручные?

Зачем тогда он навёл меня на байкерскую тусовку и Алика? Он сказал — возле библиотеки крутились мотоциклисты. Если бы он не сказал, я бы знать не знала ни о каких мотоциклистах!

Даша думала и одновременно прислушивалась к звукам, которые её окружали. Их было немного: бубнили незнакомые голоса, потом затихли, и долгое время совсем ничего не было слышно. Проскрипели половицы, стукнула дверь. За стеной, на улице приглушенно застучал автомобильный мотор.

Кто-то уезжает. Кто-то был здесь и теперь уезжает.

На её закрытые глаза упала полоска света — Даша не пошевелилась, веки не задрожали.

Человек подошёл и уставился на неё. Она не двигалась и редко дышала.

Человек наклонился над ней. Даша чувствовала, как он сопит и смотрит, и чувствовала его запах. От него пахло опасностью и немного медикаментами.

— Алё, гараж, — сказал человек, и Даша узнала голос. — Давай очухивайся! Ты ж супермен, вумен!.. Открывай глаза, ну!..

Даша открыла глаза и некоторое время смотрела прямо в наклонившееся к ней покрасневшее лицо.

— Пусти, я встану, — сказала она, когда лицо дрогнуло и подалось вверх.

Она села — довольно осторожно, потому что не очень понимала, что у неё с головой, — и спустила ноги с дивана. В голове сразу набух болезненный шар, в глазах потемнело, и стало больно локоть, на который она упала.

…Придётся теперь мыкаться с этим локтем! Эскулапы поволокут на всякие прогревания, электрофорезы и массажи. В карте запишут — повторная травма, и на медкомиссиях будут цепляться. Даша всего этого терпеть не могла!..

— Ты резких движений не делай, снайпер, — сквозь боль в голове и шум в ушах до неё донёсся голос. — Ты теперь на моей территории, сиди спокойно.