производительность их заводов… что они не в состоянии оказать ту помощь, на которую Россия надеялась»[565].

И это заявляет Тома — человек, обладающий огромными влиянием и властью во Франции, слово которого в то время — закон. «Хотя он социалист, тем не менее он может делать все, что сочтет необходимым; ни у кого в России нет такой власти. У нас нет хозяина, а ведь Россия — монархия»[566], — заметил в некоторой растерянности начальник Генерального штаба генерал Беляев[567]. Так на что же было рассчитывать Петрограду?

11 мая 1916 г. состоялось совещание под председательством императора: «Вивиани очень красноречиво отстаивал посылку 400 000 русских во Францию, по 40 000 человек в месяц. Генерал Алексеев понемногу сдался, но прения были продолжительны и тягучи. В конце концов император высказал свою волю. Пришли к следующему решению: сверх бригады, уже отправленной 16 июля в Салоники, послать еще 5 бригад по 10 тысяч человек в каждой во Францию между 14 августа и 15 декабря. Я, — продолжает Палеолог, — поздравляю Вивиани с достигнутым результатом. Но еще далеко до 400 000 человек, на которых мы рассчитывали»[568]. Что ж, кровожадным союзникам и этого мало!

Куда как откровенней в своих высказываниях был министр финансов Франции Рибо, с которым, испытав шок от беседы с Маккенной, примерно в это же время в Париже встретился А. И. Шингарев. Депутат еще не утратил иллюзорную надежду склонить Рибо на свою сторону в попытке противостоять давлению англичан, требующих золота от России. Надо сказать, что французам пока удавалось волынить с выполнением Булонского соглашения — они еще так и не расстались со своими сокровищами.

В отличие от Маккенны, Рибо сама любезность. Готов легко, почти что с радостью, расстаться с деньгами, предоставив дополнительные кредиты. Вот только в обеспечение займа потребовал не золото, а человеческие души! «Помогите нам, чем Вы богаты, помогите Вы нам людьми»[569], — да, вы правы, скорее ласково просил, чем нагло вымогал. Но суть от этого не изменилась.

Ну, а в Петрограде после длительных препирательств, ибо переговорами этот постыдный торг на крови назвать никак нельзя, французы пообещали прислать… 24 орудия крупных калибров в обмен на прибытие до конца 1916 г. во Францию и для участия в операции в Салониках семи пехотных бригад общей численностью в 70 тыс. чел. 24 и 70 000! Именно на такой обмен в конечном итоге был вынужден согласиться начальник штаба верховного, который до этого упорно противился отправке солдат.

Безусловно, генерал Алексеев, как и любой другой русский военачальник, понимал, что иностранный контингент будут бросать на самые тяжелые участки фронта. Ведь именно так поступали, например, бурские генералы во время войн с Англией в начале ХХ в.: иностранных добровольцев посылали умирать на наиболее опасные задания, чтобы сохранить жизни буров. Лично меня больше всего покоробило слово «ежемесячно». Сами французы оценивали свои потери в 1915–1916 гг. в 140 тыс. чел. в месяц. Цинично подразумевалось, что людской контингент в 40 тыс. будет «израсходован» к моменту прибытия новых 40 тыс. бойцов из живой плоти и крови! Такая вот у союзников была кроваво-финансовая арифметика.

Так в итоге и получилось. Однажды, прогуливаясь во время короткого перерыва между деловыми встречами по набережной Сены вместе с председателем Банка России С. М. Игнатьевым, мы издалека обратили внимание на один памятник, который чем-то внешне, по стилистике выбивался из сонма многочисленных скульптурных творений этого района Парижа. Когда подошли ближе, оказалось, что он посвящен солдатам русского экспедиционного корпуса, погибшим во Франции в Первую мировую войну. Как-то сразу стало очень грустно: печально было сознавать, сколько русских костей покоится навечно во французской земле. Опасения генерала Алексеева подтвердились: русские бригады бросались в самые кровопролитные бои. Еще мальчишкой я прочитал автобиографический роман Р. Я. Малиновского[570] «Солдаты России». Тогда эта книга произвела на меня большое впечатление. Сейчас ее не перечитывал: не знаю, как бы я воспринял ее сегодня. Знаю только одно: после революции 1917 г. командование союзников обошлось с русскими частями во Франции предельно жестоко, бесчеловечно, как с пушечным мясом, хотя оно в принципе так и задумывалось с самого начала. Тех, кто отказался продолжать воевать в составе Русского легиона чести, ждали концентрационные лагеря и африканская каторга. Но и к тем, кто согласился сражаться, отнеслись не лучше: легион включили в состав марокканской дивизии. Кидали на прорыв наиболее защищенных немецких позиций. Одним словом, русским было место только на колониальной полке французской иерархии ценностей. Но это отдельная тема.

А в Лондоне, в отличие от Парижа, продолжалось сражение за русское золото. Практически одновременно, не дожидаясь ответа из Токио о возможности организации следующей перевозки, главный кассир Банка Англии Дж. Г. Нэйрн извещает Замена, что переговоры «с японским правительством о перевозке второй партии груза на 10 млн фунтов стерлингов золотом из Владивостока успешно продвигаются», а посему необходимо, «чтобы золото было упаковано и находилось в готовности к перевозке для того, чтобы не было задержки в его транспортировке из Петрограда во Владивосток, когда будут окончательно завершены все необходимые приготовления». Российский чиновник незамедлительно «берет под козырек» и уже на следующий день подобострастно докладывает в Банк Англии, что он уже и так проинформировал Петроград о необходимости готовить новую партию драгоценного металла к отправке за границу[571].

Похоже, в Министерстве финансов России уже смирились с мыслью, что с золотыми резервами придется расстаться. И вся деятельность министра была направлена на то, чтобы как-то более аргументированно обосновать в общественном мнении подобный подход. «Мы должны вступить в ряд дефицитных годов, приблизительно по миллиарду в год, — вещал Барк, выступая 26 декабря 1915 г. / 8 января 1916 г. на заседании Совета министров. — Надо выяснить дальнейшую финансовую политику. Если Россия бедна — то надо всячески вводить экономию и дефицит свести на нет. Есть другая политика. Если Россия — страна богатая, то надо всячески поднять народное благосостояние и не бояться производительных затрат. Если пойти по первому пути, то надо вводить налоги и отказаться от частного железнодорожного строительства и т. д. Путем налогов мы все равно свести бюджет в состоянии не будем». Но при этом он выступил против введения подоходного налога, «который способен подорвать прилив иностранных капиталов к нам»[572].

Конечно, сегодня трудно судить, о приливе каких иностранных инвестиций в страну во время войны могла идти речь, но для меня очевидно, что министр всячески насаждал и в своем окружении, и в публике мысль, будто без зарубежных кредитов не обойтись, а для их получения все средства хороши.

Крейсер «Ниссин». [Из открытых