наркотик, или выпить, или сделать что-то другое. Затем, когда они выздоравливают, посещая АА, АН, SMART Recovery или стоя голышом на балконе тридцать третьего этажа чикагского «Шератона» в феврале, их нейропластичность возвращается в норму. Мозг снова начинает меняться — возможно, радикальным образом. Как мы видели во всех пяти историях, их герои начали отличать один набор желаний от другого и выполнять набор действий, специфичный для каждого из наборов желаний. Например, Джонни интерпретировал свое желание алкоголя как поиск расслабления, которое вполне можно получить с помощью занятий йогой. Элис разделила свое пристрастие к еде на привычки, которые обозначила как здоровые и нездоровые. Как и у участников исследования Могильнера, в их мозге начали формироваться новые паттерны синаптических связей, которые позволили выполнить подобные разделения, сохранить их и получить новые возможности обретения личной свободы и жизненного благополучия.

Мораль здесь проста: выздоровление подразумевает огромные изменения мышления и поведения, и такие изменения требуют развития нейронных сетей мозга. Без возможности подстройки синаптических паттернов в соответствии с актуальной ситуацией мы оставались бы теми, кто мы есть. Возникает вопрос: почему мы должны назвать этот процесс «выздоровлением», если это начало чего-то нового? (Я хочу подчеркнуть, что термины «выздоровление» и «ремиссия» стали привычными для зависимых, преодолевающих свои проблемы, и многие люди и организации используют выражение «в состоянии ремиссии» для обозначения достигнутых зависимым человеком успехов. Хотя, на мой взгляд; применение этих терминов малообоснованно из-за того; что они вызывают ассоциации с медициной; я испытываю огромное уважение к применяющим их людям; реабилитационным центрам или группам поддержки.)

Практические и нейронные пути выхода из зависимости

Пути, которыми люди приходят к зависимости и выходят из нее, сложны и таинственны; их нельзя описать, используя только слово «нейропластичность». В периоды зависимости головной мозг буксует. Самое беспристрастное, что можно сказать о нейропластичности в такие периоды, это то, что ее невозможно обнаружить. Что же меняет ситуацию? Как людям удается перейти от «пробуксовки» к гибкости, когда их нейронные пути, формирующие саморазрушительные привычки, активировались уже много тысяч раз? В этом разделе я расскажу о некоторых психологических краеугольных камнях, необходимых для преодоления зависимости, выделенных на основании опыта преуспевших в этом начинании, и их вероятных нейронных основах. Здесь мы постараемся понять изменения мозга, позволяющие выйти из зависимости, опираясь на анализ жизненных историй людей, которые приобрели такой опыт.

Но прежде чем перейти к этому анализу и вытекающим из него выводам, я хочу обобщить все известное нам о нейропсихологических механизмах, которые я назвал столпами зависимости: сиюминутная привлекательность четко определенных вознаграждений; истощение эго, возникающее в результате попыток противостоять искушению; личностное развитие, сочетающее постоянные изменения и стабильность в голове конкретного человека.

Сиюминутная привлекательность играет решающую роль в формировании зависимости. Мы, млекопитающие, часто считаем доступные незамедлительно вознаграждения более привлекательными, чем будущие вознаграждения большей ценности. Но сиюминутная привлекательность приводится в действие поступлением дофамина в полосатое тело: вознаграждения, которые можно получить немедленно, всегда привлекательнее отсроченных вознаграждений, и дофаминовая схема в ходе эволюции развилась, чтобы мы извлекли выгоду из этого простого факта. При зависимости этот механизм коварно замыкается сам на себя. Когда связанные с зависимостью вознаграждения захватывают дофаминовые нейронные сети, становится все сложнее вспомнить, какие они из себя — отсроченные вознаграждения. В этой ситуации вознаграждения, даваемые зависимостью, становятся единственным возможным вариантом. И что тогда? Тогда вы знаете, что вы в беде, пытаетесь противостоять искушению и сдержать постоянное желание получить еще. А это ведет к истощению эго. Истощение эго — как зависимость в миниатюре: потеря когнитивного контроля «сверху вниз», которая увеличивается, а не уменьшается в результате попыток подавить импульсы. Истощение эго отражает разрыв соединения между капитанским мостиком — дорсолатеральной ПФК — и мотивационными двигателями, расположенными в полосатом теле и вокруг него. Что самое важное — рассогласование и потеря нормальной коммуникации между этими системами мозга укореняется на уровне нейронных сетей в результате уничтожения редко используемых синапсов, когда зависимость оформляется и кристаллизуется за месяцы и годы.

Неудачные попытки выздоровления и так называемые срывы легко объяснить падением самоконтроля, когда сиюминутная привлекательность и истощение эго объединяются, а доступ к капитанскому мостику из машинного отделения становится затруднен. Попытки подавить влечение к ближайшим доступным вознаграждениям усиливают истощение эго, поэтому мы не можем устоять перед желанием, которое в противном случае могли бы обойти стороной. Но зависимость развивается неторопливо, пускает глубокие корни и базируется на уже существующих привычках, отражающих особенности мышления человека. Поэтому зависимость — это одна из граней личностного развития, нередко являющаяся продолжением такого развития. Зависимые люди продолжают развиваться и менять свое «я», правда, как правило, на худший его вариант. Так зависимость становится частью личности, носящей на себе отпечаток постигнувших ее неудач.

Перечисленные выше процессы взаимодействуют при формировании зависимости. Но как их взаимодействие изменяется, когда люди решают покончить с зависимостью?

Когда Натали оказалась в тюрьме, изнемогала от скуки и терзалась отчаянием, ей только и оставалось, что анализировать, как же она дошла до такой жизни, и представлять себе варианты более счастливого будущего. Практически каждый день ее желания были подчинены почти исключительно поиску героина, который должен был снять тревогу и депрессию. Это трансоподобное состояние, сфокусированное только на настоящем, разрушило ее способность видеть свою жизнь в перспективе. Она не могла увидеть, что героин служит той же цели, что и затворничество, побег в свою комнату и погружение в чтение, как было в детстве. Прошлое никогда ею толком не вспоминалось и не анализировалось; будущее даже не стояло на ее повестке дня.

А затем она научилась медитировать. Она начала видеть нынешнюю себя через призму прошлого: всех тех одиноких лет, когда она пряталась в своей комнате, пытаясь избежать горячего нрава отчима и того неприятия, которого она ожидала от остальных. И она впервые увидела, что героин был решением давно существовавшей проблемы — таким же ущербным решением, как и бегство в свою комнату в детстве. Это открытие позволило ей взглянуть на проблему по-новому и уменьшило привлекательность самого наркотика. Оно не пришло бы к ней, если бы связь между ее дорсолатеральной ПФК, отвечающей за глубокие размышления и рассуждения, и мотивационными цепями, сформированными поведением, направленным на поиск наркотиков, не восстановились. Ей не удалось сложить все детали мозаики сразу, но она начала собирать ее по кусочкам еще в тюрьме. Этого было достаточно для того, чтобы понять, чем героин был для нее. Достаточно, чтобы избегать его, чтобы оттолкнуть его от себя, когда она вернулась к обычной жизни.

Брайан начал видеть свое развитие в перспективе, когда пошел