– Завтра в полседьмого я в участке, – сказал инспектор. – К Шараби мы придем в семь и подождем, пока не уйдут дети.

– И сделай все так, чтобы они согласились прийти без ордера на арест, – попросила Лим.

Авраам выключил свет.

Назавтра, чуть позже семи утра, ровно через три недели после той среды, когда в его кабинет вошла мать Офера, на некотором расстоянии от ее дома остановились две патрульные машины. Дальше по улице, у продуктового магазинчика, стоял фургон фирмы «Штраус», водитель которого выгружал товары.

В полвосьмого Хана Шараби вышла на улицу. Рядом с ней тяжело, неуклюже ковыляла девочка-подросток по имени Данит. Авраам увидел ее впервые. Она была выше и массивнее матери и смотрела упертым взглядом в асфальт у себя под ногами. Они несколько минут подождали у подъезда, все время держась за руки. Подъехал желтый минибус, из которого вышел водитель, чтобы помочь Данит влезть внутрь. Хана дождалась, когда дочка усядется, и помахала ей на прощание.

Без десяти восемь Рафаэль Шараби отвез младшего сына в садик. Машина, в которой сидел Шрапштейн, последовала за ним. Через двадцать пять минут Рафаэль вернулся домой, и вскоре после этого услышал стук в дверь.

В ордере нужды не было – супруги Шараби не отказались идти в участок.

– Но зачем же так? – только и спросил Рафаэль. – Мы дожидались вашего звонка и пришли бы по первому вашему слову!

Ни он, ни его жена не стали сопротивляться и последовали в полицейский участок.

Поняли ли они, что допрос будет отличаться от тех, предыдущих, на которые их приглашали? Если и поняли, то ничего не сказали, даже когда полицейские предложили им поехать в разных машинах.

Авраам Авраам сидел спереди, а мать Офера – позади него. В течение всего короткого пути они не обменялись ни словом. И инспектору не хотелось смотреть на ее отражение в зеркале.

Супругов Шараби ввели в участок с заднего подъезда, через стоянку, и поместили в разные следственные камеры.

Перед ним сидела мамаша. Отнюдь не очередная мамаша.

Три недели назад Авраам Авраам попытался от нее отвязаться. Помнится, он спросил, знает ли она, почему в Израиле не пишут триллеров, и Хана не поняла, о чем он говорит. С тех пор инспектор дал себе слово больше не задавать этот вопрос. Он отправил ее искать сына собственными силами, хотя она и была одна, а ее муж находился на корабле, отплывшем в Триест. И тут же пожалел об этом. На другой день он увидел, как Хана входит в полицейский участок, и окаменел. Говорила она мало. Положила на его стол нейлоновый пакетик с фотографиями сына. И в тот же день Авраам поехал к ней домой и попытался спокойно с ней поговорить. Безрезультатно. Назавтра, в день своего рождения, он сидел рядом с ней на подростковом диване в комнате ее пропавшего сына, и они вместе открывали там все ящики. Но эта же мамаша получила от сына три письма – и скрыла их. Мамаша, которая ответила на звонок, когда анонимный голос сказал ей, что знает, где находится Офер, и не сообщила об этом в полицию.

Авраам задумался, намного ли больше он знает о ней теперь, чем в начале расследования. Она служила во флоте, в двадцать один год вышла замуж за Рафаэля Шараби и порой не виделась с ним по месяцу, а то и по два, потому что он уходил в море. Хана работала в детском саду. Через несколько лет родила их первого сына, а вскоре и дочь, страдающую тяжелой формой олигофрении. Узнали ли супруги о состоянии девочки сразу после родов или только через несколько месяцев? Утром инспектор видел мать и дочь вдвоем у дороги – парочка, взявшаяся за руки, девочка на голову выше матери, но застывшая и беспомощная. Хана Шараби растила двух старших детей одна. А муж всегда был в море. Она это приняла, потому что какой же выход? Она ушла с работы, чтобы защитить свою дочь от насилия или бездушия окружающих, и отказалась послать ее в дом-интернат, даже когда муж на этом настаивал. На протяжении всего следствия Хана казалась Аврааму смиренной, покорной женщиной. Она не повышала голоса, ничего не требовала и не наводила на него критику. Ее отказ удалить Данит из дома был единственным свидетельством того, что она умеет настоять на своем. Не сломиться. Когда ее дочь подросла, Хана родила еще одного сына – возможно, благодаря прогрессу в медицинских технологиях.

– Вам известно, почему вы здесь? – спросил ее инспектор. – Почему мы привезли вас обоих на допрос?

Эта беседа записывалась видеокамерой, встроенной в потолок комнаты. Авраам поставил локти на стол, скрестил руки и в промежутках между словами прикрывал ими рот. Стул Ханы отстоял от стола сантиметра на три. Основную часть времени она не смотрела на сидящего напротив следователя; взгляд ее, пройдя сквозь него, был устремлен на дверь, как будто женщина ждала, что кто-то вот-вот откроет ее и положит конец этому допросу. Или как будто она собралась бежать.

– Нет, – сказала Шараби, и, поскольку полицейский не ответил и в камере повисла тишина, спросила: – Вы что-то узнали про Офера?

– Да, – ответил Авраам Авраам и больше ничего не добавил.

Это был первый допрос с начала поисков, который он спланировал в мельчайших подробностях, – как всегда любил делать. Стратегия допроса была ясна ему с того самого момента, как он стал разрабатывать ее вчера днем. Каждое слово было взвешено и продумано, и паузы тоже.

Понимая, что инспектор больше не проронит ни слова, Хана спросила:

– Почему вы не говорите, что именно обнаружили?

– Я хочу дать вам возможность сказать первой, – ответил он.

На лице женщины выразилось недоумение.

– Что сказать-то?

– Знаете ли вы что-нибудь новое про то, что случилось с Офером?

Это был последний шанс госпожи Шараби.

– Нет, – сказала она. – Ничего, кроме ранца, который вы же и нашли.

Авраам попытался перехватить ее взгляд, но не сумел. Он дал ей еще одну возможность.

– Хана, я хочу, чтобы вы хорошенько подумали, прежде чем отвечать. Я спрашиваю: сообщили ли вы мне или в полицию все, что вам известно, с момента исчезновения Офера? Не спешите, подумайте над моим вопросом.

* * *

К его великой радости, никто, кроме него самого, не просмотрел и не просмотрит видеозапись допроса Ханы Шараби. Эта запись вместе с прочим материалом уйдет в архив и в будущем, вероятнее всего, будет уничтожена или стерта. Инспектор не шибко разбирался в правилах хранения материалов в полиции. Следователю положено вытянуть из допрашиваемых изобличающую их информацию, но тот, кто видел эту запись, должен знать, что Авраам Авраам пытался сделать нечто другое. Когда несколькими днями позже он просмотрел запись, ему стало ясно, что кое-что из сказанного Ханой оказалось не сильно разборчивым – один из недостатков видеоматериалов. Тем не менее эта беседа навсегда останется у него в памяти.

Шараби сказала, что сообщила полиции все, что знала про поиски, и на записи было видно, что Авраам размышляет над ее ответом, взвешивает его. А потом он открыл картонную папку, лежащую на углу стола, и вынул из нее листки в прозрачном пластиковом конверте.