– Papi, они не фермеры. Смотри!

Они великолепны в светло-голубых мундирах чилийского летного училища. Голубая ткань, золотые позументы. Высокие воротники, эполеты, золотые пуговицы. Сапоги со шпорами, суконные плащи до пят, на поясе – шпаги. Фуражки и перчатки держат на сгибе локтя.

– Военные! Это еще хуже! – смеется герр фон Дессаур. Отворачивается, утирая глаза, – хохочет до слез.

– Плащи в летний вечер? Шпоры и шпаги в самолете? Боже мой, вы только посмотрите на этих несчастных дурачков!

Клэр и Герда смотрят на них с благоговением. А курсанты – на них, проникновенно, с полуулыбкой. Они заняли маленький столик у сцены, пьют бренди из огромных бокалов. У блондина – черепаховый мундштук для сигарет, он держит его в зубах.

– Papi, ну согласись же. У него глаза такие же небесные, как плащ.

– Да. Чилийская военно-воздушная лазурь. У чилийских ВВС нет ни одного самолета!

Наверно, им все-таки стало жарко. Они перебираются за столик у дверей террасы, вешают плащи на спинки стульев.

Девочки просят разрешить им посидеть подольше, послушать музыку, посмотреть, как танцуют танго. Волосы на лбах танцующих завиваются кудрями от пота, глаза неотрывно, гипнотически смотрят в глаза. С видом сомнамбул танцующие вертятся, клонятся к полу под звуки скрипок.

Мужчины – Роберто и Андрес – щелкают каблуками. Имеют честь представиться отцу Герды, просят, чтобы он милостиво разрешил пригласить барышень на танец. Герр фон Дессаур намеревается было им отказать, но находит курсантов настолько забавными, что говорит: “Один танец, девочкам уже пора готовиться ко сну”.

“La Vie en Rose”: оркестр играет эту пьесу долго-долго, молодежь кружит и кружит на начищенном паркете. В темных зеркалах отражаются голубые мундиры, белые шифоновые платья. Люди улыбаются, любуясь красотой танцующих. Занавески раздуваются, как паруса. Андрес заговаривает с Клэр фамильярным тоном. Роберто зовет девочек снова спуститься вниз, когда герр фон Дессаур заснет. Танец заканчивается.

Дни идут. Курсанты заняты делами в имении Роберто, в отель приезжают только по вечерам. Герда и Клэр купаются, совершают восхождение на вулкан. Горячее солнце, холодный снег. Играют с герром фон Дессауром в гольф и крокет. Ходят на лодке на свой остров. Ездят верхом с герром фон Дессауром. “Плечи назад”, – говорит он. “Держи голову выше”, – говорит он Клэр. Долго держит ее за шею. Клэр проглатывает комок, подступивший к горлу. Девочки играют в канасту с какими-то дамами на террасе. Одна аргентинка гадает им на картах. Во рту у нее сигарета; она щурится, глядя сквозь дым. Герде – новая дорога и загадочный незнакомец. Клэр – тоже новая дорога и двойка червей. Поцелуй богов.

Каждый вечер они танцуют с Роберто и Андресом под “La Vie en Rose”, и наконец однажды вечером девочки все-таки возвращаются вниз, когда герр фон Дессаур засыпает. В ресторане – никого, кроме молодоженов и нескольких американцев. Роберто и Андрес встают, кланяются. Старики-оркестранты таращатся шокированно, но играют “Adiуs Muchachos”[164] – печальное, вибрирующее танго. Пары мечтательно плывут в танце на террасу, а оттуда, по лестнице, на сырой песок. Под сапогами он хрустит, точно свежевыпавший снег. Садятся в лодку. Сидят посреди звездной ночи, держась за руки, слушая голоса скрипок. Огни отеля и белый вулкан отражаются в воде россыпью серебристых осколков. Дует ветер. Прохладно. Нет, холодно. Лодку сорвало. Весел нет. Лодка быстро отплывает, скользя, как ветер, подталкиваемая ветром, все дальше по темному озеру. “О нет!” – ахает Герда. Девочек целуют, пока еще есть шанс. “Он залез мне в рот языком, весь запихнул”, – рассказывает потом Герда. А Клэр стукнули по лбу. Поцелуй угодил в уголок ее губ, мазнул по носу, но тут девочки ныряют, быстрые, как ртуть, в черную озерную воду.

Туфли потеряны. Мокрые, замерзшие девочки дрожат у неприступных чугунных ворот – в отель не войдешь.

– Давай просто подождем, – говорит Клэр.

– Как, до утра? Спятила?

Герда трясет чугунные ворота, пока наконец в отеле не загорается свет. “Gerdalein!” – кричит ее отец с балкона, но внезапно оказывается перед ними, по ту сторону ворот. Управляющий в халате, с ключами.

В номере девочки кутаются в одеяла. Побледневший герр фон Дессаур.

– Он прикасался к тебе?

Герда мотает головой.

– Нет. Мы танцевали, а потом сели в лодку, но потом лодка отвязалась, и тогда мы…

– Он тебя поцеловал?

Она не отвечает.

– Я тебя спрашиваю. Он тебя поцеловал?

Герда кивает; отец бьет ее по губам. Говорит:

– Шлюха!

Утром, еще затемно, приходит горничная. Укладывает их чемоданы. Они уезжают, пока весь отель спит, в Темуко долго ждут поезда на вокзале. Герр фон Дессаур сидит напротив Клэр и Герды. Девочки читают молча, уткнувшись в книгу вдвоем. Sonata de Otoсo[165]. Героиня умирает в объятиях героя, в уединенном крыле замка. Он должен отнести ее мертвое тело к ней в спальню, по замковым коридорам. Ее длинные черные волосы цепляются за неровные камни. Свеча погасла.

– Ты до конца лета не увидишь никого. Особенно Клэр.

Наконец герр фон Дессаур выходит покурить, и подругам удается посмеяться вместе – улучить краткий счастливый миг. Ликующий взрыв хохота. Когда герр фон Дессаур возвращается, они снова тихо читают книжку.

Пока он свежий, на вид – как черная икра, а звук – как от разбитого бокала. Или как от кубиков льда на зубах.

Я жевала лед, когда допивала лимонад, качаясь вместе с бабушкой на качелях у нас на крыльце. Мы смотрели сверху, как заключенные укладывали макадам на Апсон-стрит. Бригадир лил макадам, а заключенные утаптывали его в энергичном ритме. Звенели кандалы, макадам издавал звуки аплодисментов.

Мы, все трое, произносили это слово частенько. Моя мать – потому что ненавидела улицу, где мы жили: трущоба, но теперь, по крайней мере, у нас будет мостовая из макадама. Бабушке просто хотелось, чтобы ничего не пачкалось: макадам будет задерживать пыль. Рыжую техасскую пыль, которую заносил в дом ветер вместе с серыми отходами – “хвостами” из труб сталелитейного завода, насыпал дюны на начищенном полу в прихожей, на бабушкином обеденном столе из красного дерева.

Я часто говорила “макадам” вслух, сама себе, потому что это звучало, как самое подходящее имя для друга.

Дорогая Кончита!

Университет Нью-Мексико совсем не такой, как мы думали. В чилийской средней школе – и то было труднее учиться. Живу в общежитии, вокруг сотни девушек, и все общительные, уверенные. А я до сих пор чувствую себя чужой, не в своей тарелке.