А Бернини? Как же тот сумел пережить позор по милости своего соперника? Кавальере Бернини будто в воду канул, вот уже несколько недель никто его не видел и не слышал. Как водится, тут же поползли слухи, один другого хлеще. Мол, скандал так задел его, что кавальере повредился в уме и сейчас от злости великой у него желчь разлилась; позже толковали, что он якобы захворал и лежит при смерти в своем палаццо, что он сам и его семья лишились крова, поскольку дом свой Бернини вынужден был отдать за долги; кое-кто доказывал даже, что, не выдержав отчаяния, он наложил на себя руки.

Кларисса приходила в ужас при мысли, что с кавальере может случиться нечто подобное, и каждый раз, взывая к Создателю в часовне палаццо Памфили, поминала его в своих молитвах. Ее снедало чувство вины. Неужели он и правда что-то над собой сделал? Может, следовало отыскать его, чтобы самой во всем убедиться, а не довольствоваться сплетнями да домыслами? Княгиня медлила, не решалась. Так миновала неделя. Две. Месяц. Отчего бы ей так печься об этом человеке? Если не считать тех немногих встреч, он, по сути дела, ей никто. Верно, конечно, но не совсем. В отчаянии Кларисса думала и о весточке из Антлии. Когда же Маккинни наконец призовет ее вернуться? Вот уж скоро полгода как княгиня не получала писем из дома Если и в следующем месяце она не дождется письма, придется собираться в дорогу.

Лакей, открывший на ее стук двери дома на Виа Мерчеде, вышел с подсвечником в руке. Вестибюль, когда-то залитый ярким светом и наполненный радостными детскими криками, теперь тонул во мраке. Когда Кларисса шла за лакеем, ей казалось, что из тьмы вот-вот выскочат чудища и набросятся на нее. Откуда-то из глубины дома доносилось равномерное постукивание молотка, с каждым ее шагом приближавшееся.

У Клариссы вырвался вздох облегчения — Слава тебе, Господи, жив!

Мастерская была ярко освещена. Бернини стоял спиной к двери и работал молотком и долотом над фигурой сидящей женщины. В ответ на покашливания лакея он повернулся, и Кларисса успела разглядеть, что кавальере бледен. Вместо прежнего роскошного одеяния сейчас на нем был обычный рабочий халат, но при всем при том впечатления больного человека он не производил.

— Княгиня! — ошеломленно, почти с испугом выговорил оп.

— Вы одни в доме, кавальере? Где же ваша семья?

— Жена с детьми уехала в деревню. Мне необходимо побыть одному.

— В таком случае я совсем ненадолго. Просто хотела убедиться, что с вами все в порядке.

— Пожалуйста, останьтесь, прошу вас! — воскликнул Лоренцо. — Вы даже представить не можете, как я рад. И как тяжело, оказывается, быть одному.

Улыбнувшись и отложив молоток и долото, Бернини подошел к ней. «Как же он изменился! — мелькнуло в голове у Клариссы. — Где позерство? Где высокомерие и насмешливость?» Когда он взглянул на княгиню своими темными глазами, в них светились теплота и участие. Создавалось впечатление, что над лицом кавальере поработал художник, удаливший из него все дурное, наносное.

— Я тоже рада, что все-таки вырвалась к вам, — едва слышно произнесла Кларисса.

Внезапно ее охватили смутная тревога и желание отвести глаза, не видеть этого темного взора. Кивнув на женскую фигуру, она спросила:

— Что олицетворяет эта женщина?

— Самую прекрасную из земных добродетелей, которую, как хочется надеяться, в конце концов проясняет время.

Кларисса не сразу поняла, что он имел в виду. Какую именно добродетель? Справедливость? Бесстрашие? Или — тут она от души пожелала себе ошибиться — месть? Княгиня чувствовала, что замысел Бернини наверняка продиктован пережитым им поражением, сокрушительным ударом по его гордости. Женщина, которую отличала изысканная, полная достоинства красота, сидела на земном шаре с солнцем в руке, а над ней уносилось прочь легкое, будто призрачная пелена, покрывало. Покрывало — время, но вот — женщина?

И внезапно Кларисса поняла.

— Это ведь… Истина! Я не ошиблась? Истина, на которую должен пролиться свет?

— Вы правы, — ответил Лоренцо, и у Клариссы упал камень с души. — Время обнажает Истину. Забавная аллегория. Ради собственного утешения, — добавил он, и Клариссу поразила эта откровенность. — И вероятно, ради того, чтобы вновь обрести путеводную звезду.

— Поверьте, я очень тяжело переживаю то, что произошло.

— Может, и к лучшему, когда вдруг смолкают овации. Поневоле смотрншь на вещи иначе, задумываешься над тем, что очень многое из того, к чему стремишься, вовсе не стоит твоих усилий. В результате осознаёшь, что стремиться нужно лишь к очень немногим вещам.

— К ним относится и колокольня, — ответила Кларисса. — Я просто попыталась спасти ее от уничтожения. Но мне не суждено было помочь — я проиграла.

Лоренцо задумчиво покачал головой:

— Нет, княгиня. Такие женщины, как вы, не проигрывают никогда. Бог, при условии, что Он действительно существует, — это художник, и, поверьте, создавая вас, руководствовался особым замыслом. Все, что бы вы ни предприняли, — часть успеха. Нет-нет, и не спорьте, — произнес Бернини, видя, что Кларисса собралась возразить. — Даже если временами вы и сами не сознаете, каков будет итог.

Бернини раскрыл дверцу стенного шкафчика и извлек оттуда что-то.

— Это я хочу подарить вам, — сказал он, вручая ей шкатулку. — В благодарность за то, что вы есть.

Подняв крышку ларца, Кларисса закусила губу.

— Я не могу этого принять! — запротестовала она.

На черном бархате сверкал смарагд размером с грецкий орех — тот самый перстень, который она вручила Бернини много лет назад от имени короля Англии.

— Примите, прошу вас, достаньте мне радость. Я еще тогда сказал, что украшение это куда больше вам к лицу. Оно будто создано для вас, у него цвет ваших глаз.

— Я ценю ваше великодушие, кавальере, но — нет, не могу. — Закрыв крышку шкатулки, она поставила ее на стол. — Поймите, это не совсем уместно по отношению к нам обоим: вы женатый мужчина, я замужняя женщина.

Княгиня отвернулась, чтобы не видеть его взгляда. И тут она невольно вздрогнула. В мраморном изображении святой Терезы, вытянувшейся на ложе из облаков, проступали ее черты.

— Узнали себя?

Кларисса почувствовала, как руки ее охватывает дрожь. Сходство было поразительным, причем не только внешних черт, но и тех недоступных взору черт, в то же время определяющих уникальность как человека, так и произведения искусства: нечто незримое по ту сторону зримых линий и форм. То была тайна, лик ее души, запечатлевшиеся в лице из полированного мрамора, ее собственная, ничем не прикрытая Истина.

«Стрела пронзила сердце мое… — шептали ее губы, казалось, давно позабытые слова. — Неисчерпаема была сладость боли той, и любовь захватила меня без остатка…»

Изумленная и испуганная Кларисса смотрела, на свое скульптурное подобие. Что в сравнении с ним этот смарагд? Ни одно сокровище мира не могло даже отдаленно уподобиться такому чуду. Воссоздав ее по-новому, Бернини раскрыл ее, обнажил душу, осветил самые ее потаенные закоулки. Он узнал, изучил ее, как ни один человек на этом свете, иначе как бы он смог проникнуть в такие глубины?