немедленных действий, присоединилась Эдда Чиано, дочь диктатора.

Право же, обычно у нее не было охоты к занятиям политикой — хватало дел в ее очень насыщенной светской жизни, но тут, по-видимому, и она не могла молчать! Отец сказал ей, что да, пожалуй, Италия уж и так достаточно долго терпела бесчестие и пребывала праздной перед лицом столь великих событий. И 13 мая 1940 года он то же самое сказал графу Галеаццо Чиано — мужу Эдды и главе своего МИДа: да, мы терпели долго, но наш час скоро придет.

Как раз в этот день, 13 мая 1940 года, Черчилль произнес перед парламентом свою знаменитую речь, в которой сказал соотечественникам: «Мне нечего вам обещать, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота».

А к середине мая 1940 года, то есть буквально через пару дней после «бесед дуче в семейном кругу», Черчилль написал дуче личное письмо.

Письмо было вежливым по стилю — как и полагается, когда глава одной великой державы пишет главе другой великой державы, — и спокойным по тону. Можно было подумать, что Черчилль как раз в эти дни и не летал в Париж, и не видел собственными глазами, как во дворе французского МИДа жгут на кострах документы.

Что до содержания, то в письме говорилось, что Англия и Италия никогда не были врагами и что им незачем становиться ими, особенно сейчас, когда в Европе и без того льются реки крови.

И еще там говорилось, что Соединенные Штаты не останутся в стороне, и вообще, вне зависимости от того, что сейчас происходит на континенте, «Англия пойдет до конца».

II

В апреле 1940 года наш старый знакомый, Луиджи Барзини, угодил в ссылку. Обвиняли его в двух вещах: во-первых, в том, что «передал врагу конфиденциальную информацию», во-вторых, в том, что непочтительно отзывался о дуче.

В отношении «врага» не все ясно — скорее всего имели место слишком вольные разговоры с американскими журналистами, аккредитованными в Риме, но вот что касается непочтения к дуче, то это — истинная правда.

Луиджи Барзини был человек вольный и насмешливый, непрерывное славословие в адрес национального лидера его разве что веселило, как хороший анекдот, а к тому же он еще был хорошо осведомлен. Из своей журналистской практики он знал, что проблемы не решаются, а заметаются под ковер.

Скажем, совсем молодым, еще в 1930 году, Барзини стал работать в лондонском бюро «Corriere della Sera», самой читаемой итальянской газеты, и получил строгую инструкцию — про мировой экономический кризис Великой депрессии писать нельзя[131].

Кризис был где угодно — но не в Италии.

А во время командировки на остров Сардиния ему было сказано, что писать можно о чем угодно, но вот о бандйтах и малярии упоминать не следует, а это и были две самые важные вещи, влиявшие на жизнь в тамошних краях.

Понемногу Барзини пришел к выводу, что вся деятельность режима сводится к созданию показухи и поддержанию иллюзий могущества Италии. Никакие реальные проблемы не решались, но вместо этого выдумывались проблемы искусственные, и вот с ними фашизм и боролся, каждый раз достигая полного успеха.

Например, итальянцам было запрещено пожимать друг другу руки — это был устаревший обычай, теперь следовало использовать римский салют, с выброшенной вперед и вверх правой рукой.

Или, скажем, в итальянском со старых времен привилась форма вежливого обращения к собеседнику, при которой тот именовался в третьем лице. Нечто похожее существует в польском — приглашение к обеду может звучать примерно так:

«Не угодно ли пану с нами отобедать?»

Ну, по-итальянски слово «пан» заменяет слово «синьор», но дело это не меняет.

Так вот, эта форма обращения была воспрещена и даже изгнана из учебников грамматики, и Акиле Стараче следил, чтобы все говорили друг с другом так, как и полагается в революционном фашистском обществе.

Луиджи Барзини не скрывал от себя, что многим в Италии нравился новый строгий порядок.

Он вообще смотрел на своих соотечественников с любовью и симпатией — но их слабости тоже видел очень ясно. Скажем, отмечал у итальянцев стремление подражать тем, кого они считали могущественными, — и не всегда впопад.

В частности, он приводил случай с собственным дедом.

Тот был портным и, по всей видимости, хорошим — у него шили костюмы даже титулованные клиенты. Они, как правило, заказывали английские костюмы — Англия была синонимом всего самого лучшего.

И вот один из таких клиентов съездил в Лондон и убедился, что поперечные складки — заглаженные на брюках в придачу к обычным, идущим вдоль штанины, — там совсем не в моде.

Барзини-дед был прекрасным портным и эту деталь — поперечные складки на брюках — подметил у туристов-англичан, которых видел в Италии, но он не сообразил, что туристы брюки носят такими, какими достают их из чемоданов. Барзини-внука это очень веселило… Немудрено, что OVRA выслала его на острова.

Человек, способный посмеяться над родным дедом, способен на все.

Но все-таки надо признать, что охоту современных ему итальянцев подражать англичанам он подметил точно, а Бенито Муссолини, как-никак, был итальянцем.

И Черчиллю на его письмо он решил ответить «на английский манер».

III

Луиджи Барзини говорил, что Муссолини непрерывно играл какую-то роль, как на сцене, и даже не играл ее, а как бы пел, и сравнивать его надо не с Бисмарком или Талейраном, а уж скорее с Карузо.

Так вот в переписке с Уинстоном Черчиллем дуче решил выступить в роли милорда, — полного, ясное дело, высокого чувства чести и собственного достоинства. Письмо из Лондона он получил 16 мая 1940 года — и ответил на него уже 18 мая.

И сказал он, в частности, следующее:

«Не уходя слишком далеко в историю, я напомню вам об инициативе, предпринятой в 1935 году вашим правительством, чтобы организовать в Женеве санкции против Италии, когда она пыталась найти для себя небольшое место под африканским солнцем.

Именно честь, заставляющая следовать данному слову, привела ваше правительство к решению объявить войну Германии.

То же чувство уважения к итало-германскому договору руководит итальянской политикой».

Дуче, собственно, этим не ограничился, а попенял своему собеседнику за то, что тот не хочет видеть естественных стремлений Италии владеть ключами от своего собственного дома, и про доступ к океану — ну и так далее. И из контекста было совершенно ясно, что под «собственным домом Италии» имеется в виду все Средиземное море, а под «ключами к дому» — Суэц и Гибралтар.

В