Еще такой случай был. Подошли мы к какой-то деревне, впереди немцы бегут, как вдруг из деревни по нам танк стрелять начал. Я вижу, немец какой-то к деревне бежит, захотелось мне его с карабина снять. Я с лошади соскочил, на колено встал, я с колена стрелял хорошо, и раза три выстрелил, немец упал. Я прямо на трассе встал, она из булыжников была, как немец упал, сзади меня рвется снаряд и в ногу камнем, видно, врубило. Я во весь рост подскочил, Ахмедов меня сбивает, я на дорогу падаю. Говорю Ахмедову: «Вот, гад, не повезло, опять ранило!» Кровь-то по ляжке течет. Он посмотрел, вроде нет ни дырки, ни пробоины на шинели, Откинул полу шинели, брюки тоже целые. А кровь бежит. Оказывается, это камень когда попал, от удара кожа разорвалась. Такое на войне тоже бывает. Ничего, похромал, затянулось все.

Пошли мы дальше по тылам. Были небольшие бои, в ходе которых 29 апреля погибает наш эскадронный баянист, от Сталинграда шел и погиб прямо перед концом войны. Как было? Мы шли рядом с лесом. Справа была деревня, из нее немцы из всех стволов открыли по нам огонь. Я же еще прихрамывал, нога не выздоровела, болела. Я за камнями спрятался, сверху шрапнель сыпется. Лежу и думаю: «Что я лег! Пока лежу, коня-то убьют». Я вскакиваю, коня под уздцы, и в лес. Только на поляну вышел, впереди рвется снаряд, конь делает «свечку», я кое-как прыгнул в седло, и дальше в лес поскакал. Так вот, за этими камнями, где я прятался, лег наш баянист, коновод командира эскадрона. И на этих камнях он и погиб. Весь эскадрон по нему горевал. Его лошади всю грудину пулей разорвало. Хотели пристрелить, я не дал, сказал Ахмедову, что выхожу. Подлечил кобыленку эту. Когда по воду ее водил, командир эскадрона мимо ехал, она учуяла коня нашего эскадронного и заржала, стала вырываться. Командир услышал ржание, увидел ее и заплакал. Мне благодарность вынес. Кобылу своему новому коноводу отдал.

Так прошел апрель, 2 мая мы подошли к г. Вюртембергу, хотели его брать нахрапом, без артподготовки, в конном строю. А город был окружен дамбой метра 2,5 высотой. Когда разливалась Эльба, дамба защищала город от наводнения. И только с западной стороны была прогалина, вроде как ворота. Наш полк должен был первым брать этот город. Мы только сунулись, а немцы, как оказалось, заняли оборону по этой дамбе. Дали они нам прикурить, мы быстро отступили в лес. Всю ночь сидели в седлах, меняли позицию, чтобы нас артиллерия не накрыла. Ночью же наша разведка пошла, ее немцы засекли и обстреляли, одного ранило. Потом немцы выслали машину за парламентерами, наши представители, два офицера, уехали в город, переговорили с комендантом. Потом приехали обратно наши офицеры уже с комендантом города, и все пошли к командиру 32-й дивизии Калюжному. Поговорил с комендантом наш комдив, вывел его на возвышенность, показал, сколько стоит вокруг города нашей артиллерии и «катюш». Калюжный немцу сказал: «Мы готовы стереть твой город с лица земли, но нам жалко немецкий народ. За что простые люди пострадают? Поэтому думай, комендант, как лучше. Решай, а то утром начнем артподготовку в 9.00». Договорились, что комендант к 9.00 выведет из города весь гарнизон к воротам в дамбе для сдачи в плен. Ночью к городу подошли янки, и комендант вместе со всеми нацистами, фашистами, всеми, кто нас боялся, сдался американцам. Потом этот комендант был заместителем натовского начальника. Мы в 9.00 немцев не дождались. Нашему первому эскадрону была дана команда идти в город. Входим в город – ни одного выстрела, тихо. Немного прошли, вышли к перекрестку. Смотрим: с одной стороны идут наши, гражданские, кого на работу угнали в Германию, с транспарантами: «Да здравствует Красная армия и товарищ Сталин!» и т. д. Когда написали?! Ночью, наверное. Коней целуют, нам ноги целуют, сапоги. Тянут с лошадей. С другой стороны выходит колонна наших военнопленных, тоже с транспарантами. Вот такая встреча произошла в Вюртемберге. За нами все части пошли. Мы вышли на западную часть Вюртемберга. Из нашего эскадрона в город пришло человек 85, так только в нашем первом эскадроне в Германии человек 125 погибли, нас пополняли постоянно. Вышли на Эльбу, там встретились с американцами и англичанами. Так 3 мая мы закончили свою войну.

командир батареи 1513 истребительно-противотанкового полка

В последних числах марта мы пересекли австрийскую границу в районе города Кесег, после чего наш корпус лесами пробрался в район города Винер-Нейштадт. Вошли мы в город на Пасху. Немцы совершенно не были готовы к появлению наших частей. Сопротивление оказали нам только «власовцы». К слову, мы ненавидели их больше, чем немцев. И рассчитывать им в бою, где ты и судья, и прокурор, и исполнитель законов войны, было не на что. Если попал – все. Некоторые выходили, бежали, руки подняв, а его на батарее из автомата – и все. А то в плен брать, куда-то отводить… Я в этом городе в бою лично семь человек убил из автомата. Мы катили орудие, а они засели в подвале дома и отстреливались. Пошли я и еще два человека. Ворвались и перестреляли их там.

Я воевал против немцев, венгров и румын. Если сравнивать их как противников, то самые сильные, конечно, немцы. На второе место по ожесточенности, по упорству я бы поставил венгров. Все остальные – слабые, а румыны – это вообще… мамалыжники. Когда в 1944-м они перешли на нашу сторону, их пускали вперед. Мы стоим в готовности. Смотрим, как они пошли в наступление. Потом венгры и немцы переходят в контратаку – они бегут. Уже знаем, что сейчас нам будет команда «вперед!». Они убежали, теперь мы в атаку. Или, допустим, на ночь в охранении румын не оставляли.

Захватив город Винер-Нейштадт, двинулись на Вену. Ворвались на окраину Вены, завязались уличные бои. Командиром батальона у нас был Гончаров Иван Тимофеевич, 1925 года рождения. Он все говорил: «Не отрываться! Артиллеристы, за мной! Вперед и вперед!» Улочки узкие, по ним машинам с орудиями не пробраться. Пехота дворами, какими-то палисадниками проскочит, а нам по улице надо ехать. А там из окон такой огонь ведут, нельзя носа высунуть. Мы отстали. Но батальон задачу выполнил – захватил Центральный железнодорожный вокзал. За это Гончаров был удостоен звания Героя Советского Союза. Впоследствии погиб у меня на глазах. После Вены мы атаковали какое-то горное село. После артподготовки и атаки штурмовиков ворвались на его окраину. Пехота залегла. С церкви по нам вел огонь снайпер, а за домами появились танки. Мы за винными погребами развернули орудия и открыли огонь по огневым точкам, а потом и по танкам. В это время Гончаров со штабом батальона перебегал чуть позади батареи – он смелый был. И буквально метрах в трех от меня снайпер его сразил.

После Вены пошли освобождать Чехословакию. В ночь на второе мая в ночном бою за город Вишков я был тяжело ранен. Мы отражали контратаку. Я стоял с биноклем и руководил огнем. Снайпер стрелял из дома неподалеку и, видимо, хотел попасть в голову, но попал в руку. Пуля перебила кисть. Я думал, что рана пустячная, но оказалось, что очень серьезная. Меня отправили сначала в армейский госпиталь в Вену, потом в Будапешт. Там мне делали несколько операций, чтобы спасти руку. Началось заражение, дошедшее почти до плеча. Врачи сказали, что если пойдет дальше, то руку придется отрезать, но слава богу, этого не произошло. Находился я на излечении до середины августа 1945 года. В августе меня комиссовали, дали 3-ю группу инвалидности на шесть месяцев с последующим переосвидетельствованием и отправили в Москву. Я решил поступать в Московский автодорожный институт. Два раза ходил к ректору на прием, поскольку экзамены уже кончились. Уговорил я его и в порядке исключения без экзаменов меня приняли на 1-й курс. Учиться было сложно, к тому же мы, фронтовики, хоть и молодые, но все же старше остальных студентов намного. Я же войну окончил в 22 года. Причем мне было присвоено звание старший лейтенант в марте 45-го, а до выписки из госпиталя об этом и не знал. Мы этим не интересовались, так же как и наградами. Не за награды воевали, а чтоб добить врага…