Над чистой классной доской висела почетная грамота «Класс образцовой дисциплины».

«Это что, музей восковых фигур?» – оторопела Мари.

Девочка за крайней партой, с двумя хвостиками, перехваченными резинками разных цветов, покосилась на курсантку и тут же отвела глаза. Мари мысленно построила объемный план школы – да, подвал с Оморднем находился точно под этим кабинетом.

Она вошла. Класс четко, как тридцать дисциплинированных чертиков из табакерки, вскочил.

– Сядьте, пожалуйста, – попросила Мари.

Дети четко, по-военному, сели. «Нет, – подумала курсантка, – не как чертики. Как патроны в патронник». В патроннике пустовала всего одна ячейка – третья парта в ряду у окна.

Девушка тоже села – на краешек учительского стола.

– Здравствуйте, дети. А почему вы здесь сидите? Ведь до урока еще… – она глянула на часы, – 19 минут.

– Опаздывать нельзя, – сказал кто-то из учеников, кто – курсантка не увидела: кажется, губами никто не пошевелил.

«Опаздывать – это не дело», – согласилась Мари, но вслух спросила:

– А почему?

– Ну? – подбодрила она восковых первоклассников через две с половиной минуты. – Так почему нельзя? Что случится, если кто-нибудь опоздает? Учительница расстроится?

Класс из воскового превратился в меловой.

«Да, учительница расстроится, – подумала Мари. – И опоздавшего расстроит. Хорошо так расстроит, на целую ночь».

– Амазонка! Мари!

В кабинет вбежал Алекс. Вихрастый, всклокоченный, с горящими глазами. В руках мальчик держал китайскую музыкальную шкатулку. Класс отреагировал.

Теперь Мари знала, как выглядит изумленный музей восковых фигур.

– Алекс, ты чуть не опоздал, – прошептала девочка с разноцветными резинками.

Мальчик махнул рукой и повернулся к товарищам.

– Она была у меня сегодня ночью! Она победила чудовище! А потом попала в засаду, а потом… Мари, а что потом было?

– Ну, потом мы его еще раз победили, – скромно призналась девушка. – Осталось победить в третий раз, и дело сделано. Но для этого мне надо узнать… А зачем ты шкатулку принес? Думаешь, чудовище может днем вылезти?

– Нет, это не для меня. Это для Мари.

– Для Мари?

– Нет, не для тебя, для другой, маленькой Мари. Ее тоже Мари зовут, но она еще не такая смелая, как ты. Ее учительница тоже чудовищам показала, как и меня.

– Показала? – курсантка насторожилась. – Как показала?

Она посмотрела на класс. Дети начали оглядываться, один за другим, пока их взгляды не сошлись на худенькой светловолосой девочке за последней партой. Девочка, не отрываясь, смотрела вниз. На парту.

На парте была нарисована белая меловая стрела, острием показывающая точно на будущую блондинку.

– И что это значит? – спросила Мари. – Алекс?

Значило это вот что. Их учительница – не просто учительница. Их учительница – злая колдунья. («Ведьма», – внесла ясность девочка с разноцветными резинками.) Если кто-нибудь опаздывает, разговаривает, не выучил урок, того учительница показывает чудовищам.

– Показывает? – курсантка подошла к парте Мари-маленькой. – Рисует такую стрелу?

Нет, стрелу никто не рисует. Учительница показывает провинившихся, оставляя их после уроков. Заставляет писать буквы, но это только для вида, а сама ходит вокруг и бормочет разные страшные слова. («Вызывает монстров», – подсказала девочка с резинками.) А ночью на парте сама собой появляется стрела, которая показывает на заколдованного ученика. Чудовище видит ученика, запоминает его и приходит к нему домой ночью.

«Ну правильно, – подумала Мари. – Ужасы приходят к тому, кто уже чем-то напуган. Если человек не боится, ужасы его не видят. Учительница пугает ребенка, кошмары начинают его видеть, приходят и пугают еще сильней. Она действительно показывает детей кошмарам».

– Мари, – Курсантка присела рядом со своей маленькой тезкой. – Скажи, кто приходил к тебе этой ночью.

– Она не может, – нервно хихикнул с соседней парты крупный большеголовый мальчик, – у нее монстр голос забрал.

– Мари?

Девочка вцепилась в край парты и беззвучно зашевелила губами.

Мари нахмурилась. Она умела читать по губам, но не по таким трясущимся.

– Ты что, действительно думаешь, что у тебя украли голос? Может, у тебя просто в горле пересохло?

Девочка открыла рот и что-то просипела.

«Убью, – неожиданно легко подумала Мари. – Устрою этой организаторше образцовой дисциплины образцовую кончину».

Она положила на парту блокнот и карандаш.

– Тогда нарисуй.

Мари-маленькая осторожно взяла карандаш, подняла глаза на Мари-полицейского.

– Я знаю, что делаю, – сказала охотница за кошмарами. – Рисуй.

Девочка принялась быстро-быстро набрасывать в блокноте свой ночной кошмар. Рисовала она для своего возраста очень хорошо.

– А это кто? – спросила курсантка, когда на бумаге рядом с зубастой тушей Омордня появилась рогатая насекомоподобная голова. – А, поняла… Потом пришел еще один, сказал, что они кое-кого поймали, и твой монстр ушел. Мари, монстр сказал, что придет снова?

Девочка отчаянно закивала.

– Вот, – сказал Алекс, ставя на парту шкатулку. – Это тебе. Они этого боятся.

– Скорее не любят, – поправила Мари, пряча блокнот, – Сегодня ночью у нашего ночного гостя будут проблемы посерьезней… но шкатулка тоже не помешает. Спасибо тебе, Алекс, ты настоящий Баррив. А теперь, Мари, я верну твой голос. Вот этой живой водой.

Девушка достала флягу с холодным чаем и плеснула на парту. Потом рукавом стерла меловую стрелу. Протянула флягу маленькой Мари.

– Пей. Три глотка.

Девочка жадно припала к живой воде. Похоже, у нее пересохло не только горло, но и все внутренние органы.

– Все, дорогая, – курсантка забрала флягу, – твой голос к тебе вернулся. Только я забыла, как тебя зовут. Элен? Анна? Жанна?

– Мари, – пискнула девочка и удивленно захлопала ресницами. Класс восторженно охнул.

И подавился оханьем под механическую трель звонка.

Мари медленно повернулась. Возле доски стояла настоящая злая колдунья. Нет, никаких фиолетовых балахонов, остроконечных шляп и гирлянд из сушеных лягушек. Строгий учительский костюм, скучная, но безупречная прическа, легкий намек на косметику на лице. Но само лицо…

Лицо классной дамы состояло из комбинации знаков препинания и арифметических знаков. Рот представлял собой знак минус. Нос торчал вопросительным знаком из предложения «А почему это вы до сих пор не в тюрьме?». Уши напоминали две скобки, за пределами которых не могло существовать ничего хорошего. И глаза, каждый, как точка, которую ставят в конце страшной истории.