и если будет написано, что вместе мы завоюем весь мир для ислама и вернемся в священный город, то наименьшей из твоих наград будет то, о чем ты просишь меня. Но ислам должен быть на первом месте, потому что я посвятила ему душу и тело, и ты должен победить в борьбе за веру, прежде чем я смогу отдать себя тебе, не нарушая клятвы, которую дала.

— Тогда, да поможет мне аллах, я одержу победу для ислама и для тебя! — я вытащил ятаган из ножен и вытянул его вверх, так что он засиял белым в лунном свете. — Ты сдержишь свою клятву аллаху и обещание мне, а я сдержу свою клятву тебе, и вместе мы завоюем мир для ислама и для бога, или вместе падем, сражаясь за веру, и рука об руку отправимся в рай!

Затем я сунул клинок обратно в ножны и обнял ее. Она не сопротивлялась, и я скрепил нашу взаимную клятву на ее устах.

Когда мы вернулись к шатру Дерара, он уже поджидал нас и обрушил на Зорайду град шутливых упреков за то, что она покинула пост накануне военного похода. Мы объяснили ему причину дезертирства, а затем я оставил их и ушел в свой шатер, чтобы уснуть и видеть приятные сны о прошлом и настоящем, так как я искренне верил, что сама Илма вернулась со звезд, чтобы снова выйти со мной на битву, как это было в старые добрые времена, которые спустя века я все еще так нежно вспоминал.

В первый час утренней молитвы пророк вышел из города, а следом все горожане и паломники собрались огромной толпой вокруг лагеря. Когда молитва была произнесена и многоголосый хор вознесся к небу, признавая единство бога и миссию его пророка, Мухаммед поднялся на небольшую возвышенность и там в окружении Аббаса и Умара, Абу Бакра, с которым вместе бежал из Мекки, и Абу Суфьяна, некогда принца Мекки, и других известных деятелей веры благословил наши знамена и вверил наше предприятие милости аллаха.

Он передал священное зеленое знамя в руки Зейда и сказал, что если Зейд падет, то Джафар понесет знамя, а если он тоже погибнет, тогда Абдалла, а если и тот будет призван в рай, то армия должна будет избрать нового командующего. Дав еще одно благословение, он отпустил нас, и с молитвами и напутствиями огромного множества людей мы отправились в первый военный поход мусульман за пределы Аравии.

Много дней мы двигались через пустыни и горы, а иногда и через приятные области, пока наконец наши разведчики на быстрых верблюдах-дромедарах не сообщили, что большое войско римлян и сирийцев собралось в Муте у южного Иордана, чуть больше чем в дне пути от нас. Наступил час вечерней молитвы, и, проделав то, чего требовала вера, мы созвали военный совет, на котором решили без промедления выдвинуться вперед всеми боевыми силами, оставив вьючных животных и их погонщиков догонять нас не спеша, чтобы мы могли напасть на неверных в прохладе утренней зари.

Ночь только-только переходила в раннее утро, когда их часовые заметили нас. Наш боевой клич пробудил их от утреннего сна. Легкая сирийская кавалерия первой появилась на поле боя и сдерживала нас, пока не подоспели тяжелые войска. Поэтому к тому времени, когда мы разбили сирийцев яростными атаками и отбросили их назад в лагерь, мы обнаружили, что между нами и лагерем встал сплошной ряд римской фаланги, похожий на ощетинившуюся копьями стену стали и меди. Зейд сидел верхом на огромном свирепом боевом верблюде. Не обращая ни малейшего внимания на суровый и грозный строй, с которым мы столкнулись впервые, он взмахнул священным знаменем в одной руке и копьем в другой и крикнул:

— Бог дарует победу! Рай! Рай! — и направил своего зверя в центр римской линии.

Мы бросились за ним диким, неистовым, ликующим вихрем, а ветераны Ираклия смеялись над нами, излучая презрение к орде полуобученных варваров, какими мы несомненно казались им. И все же наш натиск был так яростен, и так велико было наше презрение к смерти, что тройная стена пошатнулась и чуть не разлетелась на куски.

При первом же натиске Зейд упал, истекая кровью от множества ран. Джафар, справа от него, схватил знамя. Тогда огромный римлянин, который мог бы быть братом-близнецом Марка Антония, в роскошном алом одеянии, весь в золоте и стали, верхом на огромном черном жеребце, при виде которого имя моего старого скакуна сдавленно выскочило из моих уст, пробился сквозь толпу и нанес Джафару размашистый удар длинным прямым обоюдоострым мечом с золотой рукоятью. Стоило мне только увидеть, как он сверкнул на солнце, как я сразу узнал в нем мой добрый меч, священную сталь Армена.

Удар обрушился, и правая рука Джафара упала. Он поймал падающее знамя левой рукой, но лишь за мгновение до того, как и эта рука была отрублена врагом, нависшим над ним. Джафар прижимал знамя к груди двумя кровоточащими обрубками, все еще выкрикивая боевой клич, когда огромный клинок опустился снова и рассек его почти до седла. Когда Джафар свалился, Абдалла бросился вперед и, свесившись с седла, поднял знамя и принялся размахивать им:

— Вперед, правоверные, за ислам! Перед нами победа или рай!

Он тоже упал, пронзенный и изрубленный полусотней ударов копьем и мечом, и наконец настала моя очередь. Я забыл обо всем при виде своего несравненного меча в руках врага. Давно забытый боевой клич Армена звенящим криком сорвался с моих уст. Я пришпорил коня, перескакивая через друзей и врагов, которые на мгновение застыли, завороженные моим странным диким криком. Кто-то сунул мне знамя в левую руку, когда я проскакал мимо тела Абдаллы, и в следующее мгновение я оказался лицом к лицу с римлянином, который убил его.

Когда я шел на него с опущенным копьем и поднятым щитом, сзади прозвучал возглас ликования и торжества, потом долгий, пронзительный вопль, и вот — быстрый рывок и грохот копыт. Огромный черный конь вытянул великолепную голову, его пасть была оскалена, как у рычащего тигра. Крепкими белыми зубами он схватил моего коня за шею, встряхнул, и мой конь замер и задрожал.

Я отбросил копье и щит, схватил коня римлянина за гриву и перепрыгнул через его голову как раз в тот момент, когда мое животное пало. Огромный меч просвистел в воздухе за моей спиной, а я обхватил всадника руками за пояс, могучим рывком сбросил его с седла, и мы с громким лязгом доспехов и оружия