– Это Армино Донати? – спросил он.

Услышав фамилию, с которой мне пришлось расстаться по меньшей мере семнадцать лет назад, я вздрогнул от удивления.

– Да, – осторожно сказал я, – иногда известный под именем Армино Фаббио.

– Здесь мы предпочитаем Донати, – заметил он.

Кивком головы молодой человек предложил мне войти. Я так и сделал, после чего дверь закрылась. Сопровождавший меня паж остался в комнате херувимов. Я осмотрелся. Спальня герцога была вдвое меньше смежной с ней комнаты, и ее тоже освещали вставленные в кронштейны факелы, размещенные по обеим сторонам висевшего на стене огромного портрета так, чтобы изображение приобрело рельефность и доминировало в комнате. Это было "Искушение Христа", на котором Христос поразительно походил на герцога Клаудио.

Включая впустившего меня гитариста, в комнате находилось двенадцать мужчин. Все они были одеты в придворные костюмы начала шестнадцатого века, все имели эмблемы Сокола. Были среди них и досмотрщики, проверявшие пропуска в субботу, оба дуэлянта и те, кого я видел на сцене в понедельник вечером. В своей современной одежде я чувствовал себя и, без сомнения, выглядел полным идиотом; поэтому, чтобы придать себе хоть немного уверенности, я подошел к картине и стал ее разглядывать. Никто не обращал на меня никакого внимания.

Все отдавали себе отчет в моем присутствии, но, видимо, из деликатности предпочитали не слишком это подчеркивать.

В факельном освещении Христос – герцог Клаудио, смотрящий из рамы, излучал еще большую силу, чем при свете дня. Несовершенство рисунка не так бросалось в глаза, глубокие тени скрадывали погрешности позы, плохую проработку рук, неуклюжесть ног. Взгляд глубоко сидящих глаз устремлен в неспокойное будущее, которое, по мысли художника, грозило его миру пусть не скоро, но по прошествии веков. Искуситель, Сатана, был тем же Христом, изображенным в профиль, но не по причине отсутствия прототипа, а из-за нарочитого стремления живописца к правдивости. Возможно, для меня портрет и утратил способность устрашать, но не внушать беспокойство. Не для того ли он пережил пять веков, чтобы вводить в заблуждение варваров и глумиться над Церковью? Поглядывающий на часы турист останется глух к его смыслу, он пройдет мимо, и ни один вопрос не потревожит его равнодушный ум.

Я почувствовал, что кто-то положил руку мне на плечо. Рядом со мной стоял мой брат. Должно быть, он вошел в комнату из небольшой гардеробной.

– Что ты о нем думаешь? – спросил он.

– Когда-то ты это знал, – ответил я. – Я часто выступал в его роли, как и в роли Лазаря. Но не по собственному желанию.

– Ты можешь снова в ней выступить, – сказал Альдо.

Он развернул меня за плечи и показал своим двенадцати соратникам. Как и они, он был в старинном костюме, но других цветов. Как Искуситель на картине, он был весь в черном.

– Вот наш Сокол, – сказал он. – На фестивале он может быть герцогом Клаудио.

Двенадцать мужчин смотрели на меня и улыбались. Один из них схватил со стула, стоявшего рядом у двери в капеллу, костюм шафранного цвета и накинул его на меня. Другой взял парик с золотистыми кудрями и надел мне на голову.

Третий поднес мне зеркало. Время перестало существовать. Я в равной степени утратил связь и с настоящим, и с далеким пятнадцатым веком. Я вернулся в детство, в свою комнату на виа деи Соньи и спокойно стоял, ожидая приказаний брата. Окружавшие меня люди были его давними товарищами по лицею. Как и тогда, отказываясь выполнять его требования, я с трудом выдавил из себя слова, которые, я надеялся, были словами взрослого человека:

– Альдо, не надо. Я пришел сюда только затем, чтобы посмотреть на вас.

Не с тем, чтобы участвовать.

– Это одно и то же, – сказал Альдо. – Мы все в этом замешаны.

Предлагаю на выбор. Либо роль Сокола, один краткий час славы и риска, какой выпадает лишь раз в жизни, либо ночная прогулка по улицам Руффано без пропуска, где тебя задержат, установят твою личность и сдадут местной полиции, которая, как мне недавно сказали, до сих пор поддерживает связь с римской полицией.

В окружавших меня молодых лицах не было ни тени враждебности. Они были дружелюбны, но и решительны. Все ждали, что я отвечу.

– Здесь ты в безопасности, – оказал Альдо, – как со мной, так и с ними. Эти двенадцать парней поклялись защищать тебя, что бы ни случилось.

Кто знает, что может с тобой случиться, если ты выйдешь из дворца один?

Где-то – в центре города, на виа Россини, возле порта дель Сангве или порта Мальбранче – меня может поджидать одетый в штатское полицейский из Рима. Бесполезно уверять себя в том, что им не доказать мою виновность.

Вопрос в том, смогу ли я доказать свою невиновность? Меня страшили оба варианта, предложенные Альдо, но второй гораздо больше. Мой собственный голос показался мне не голосом взрослого человека, но призрачным эхом семилетнего ребенка, которого в импровизированном одеянии Лазаря заживо бросают в гробницу.

– Что я должен делать? – спросил я брата.

Мы вошли в зал для аудиенций. Именно здесь висевший на западной стене гобелен скрывал дверь во вторую башню, откуда извлек меня смотритель во время моего первого прихода во дворец почти неделю назад. Сегодня вечером смотрителя не было, только Альдо, его телохранитель и гобелен, висевший так, будто за ним глухая стена, а не дверь и узкая винтовая лестница.

Зал для аудиенций тоже освещался факелами, и слева от двери стоял мольберт с портретом дамы, который так любил мой отец и который напоминал мне синьору Бутали. В центре комнаты кто-то поставил длинный деревянный стол с бокалами и графином вина. Альдо подошел к столу и наполнил бокалы.

– Тебе ничего не надо делать, – сказал он, отвечая на вопрос, который я задал ему еще в другой комнате. – Кроме того, что я тебе скажу, когда придет время. Актерских способностей от тебя не потребуется. Как групповод, ты отлично справишься со своей ролью и будешь выглядеть очень естественно.

– Он рассмеялся и, поднимая бокал, сказал:

– Выпьем за моего брата!

Все подняли бокалы и, воскликнув "Армино!", повернулись ко мне лицом.

Затем Альдо по очереди всех мне представил, при этом он подходил к каждому и, называя его по имени, хлопал по плечу.

– Джорджо, родился неподалеку от Монте-Кассино, родители погибли во время бомбежки, воспитывался у родственников… Доменико, родился в Неаполе, родители умерли от туберкулеза, воспитывался у родственников… Романо, найден в горах после отступления немцев, воспитывался у партизан… Антонио, то же самое… Роберто, то же самое… Гвидо, сицилиец, отец убит мафией, бежал из дома, воспитывался у Сестер бедных… Пьетро, родители утонули во время наводнения в долине По, воспитывался у соседей… Серджо, родился в концентрационном лагере, воспитывался у дяди… Джованни, родился в Риме, найден подброшенным на паперти, воспитывался у приемных родителей…