Война раз и навсегда круто изменила его жизнь, и он не без внутренней тревоги ожидал встречи со своим прошлым. Первым напоминанием о нем стал Эндер Козба. Здесь, в порту Трабзона, восемь месяцев назад с него для них с Гумом и начался путь в Абхазию. Сейчас он вместе с Кавказом прохаживался по причалу и что-то увлеченно рассказывал.

Команда капитана Исмаила заставила Ибрагима встрепенуться. Швартовые канаты взлетели в воздух и шлепнулись на пирс. Гребные винты последний раз вспенили воду за кормой и затихли. Он и Окан с трудом дождались, когда с борта спустили трап, и, крепко пожав руку Уралу и капитану, которым предстояло улаживать портовые формальности, поспешили навстречу пограничникам и таможенникам. Те вели себя на редкость великодушно, бегло проверили документы с вещами и разрешили сойти на берег. Там Ибрагим и Окан попали в крепкие объятия Кавказа и Эндера.

Измочаленный вид друзей без слов все сказал Кавказу, и он тут же потащил их в гостиницу, но Ибрагим, узнав про рейс в Стамбул, категорически отказался и потребовал немедленно ехать в аэропорт. Там несколько остающихся до отлета часов они провели в баре. Живой, словно ртуть, Эндер, как ни крепился, так и не смог себя сдержать и затерзал их вопросами, к концу разговора они отвечали уже невпопад и сонно кивали носами в тарелки. Ибрагим не расслышал, когда объявили посадку, их, полусонных, Кавказ и Эндер довели до посадочного терминала и, там простившись, возвратились на автостоянку. Им вместе с Уралом предстояла нелегкая работа — найти новое судно и экипаж, капитан Исмаил зарекся больше плавать в Абхазию.

Но это был уже вопрос времени. Отчаянные смельчаки еще не перевелись среди трабзонских моряков, и потому Ибрагим не сомневался в том, что рано или поздно, но Урал и Кавказ с помощью Эндера Козбы найдут таких. Откинувшись на спинку кресла, он спал сном счастливого человека — половина поручения президента Владислава Ардзинбы была выполнена. И еще особенным теплом его душу согревала лежащая в нагрудном кармане небольшая капсула с землей, взятой с могил Арсола и Коса Авидзба.

До конца полета он так и не проснулся. Не разбудили его ни рев турбин заходящего на посадку самолета, ни удар шасси о бетонку. И тем удивительнее, что только тихо произнесенное Оканом: «Ибо, мы дома!» подбросило Ибрагима с кресла.

«Дома! Дома!» — повторял он про себя и не замечал ни шаткого трапа, ни суеты пассажиров, не слышал разговора таксиста с Оканом. Его взгляд пожирал улицы и площади, купался в море рекламных огней, и, когда впереди показалась хорошо знакомая улица, сердце в груди забухало, как кузнечный молот. Простившись с Оканом, он, не дожидаясь остановки, выскочил из машины, перемахнул тротуар и, влетев под арку, остановился, чтобы перевести дыхание. Затем с замирающим сердцем взялся за ручку двери. Уже подзабытый мелодичный звон колокольчика напомнил еще раз, что это не чудесный сон — он дома… Дома!!!

Войти незамеченным Ибрагиму не удалось. На звук колокольчика из гостиной выглянула сестра и остолбенела, а через мгновение ее радостный крик: «Ибо! Ибо приехал!» поднял на ноги весь дом.

Захлопали двери, и в холл из комнат высыпали горничная, мама, отец и затискали его в своих объятиях. Не прошло и пяти минут, как из офиса примчался старший брат Аттила, и впервые за год семья Авидзба в полном составе собралась за одним столом. Сгоравшие от нетерпения сестра и мать, едва только опустели тарелки, накинулись на Ибрагима с вопросами. Не удержался и обычно скупой на слово отец, его интересовало все, что было связано с малой родиной и фамилией Авидзба в Абхазии. До глубокой ночи продолжался этот взволновавший всех разговор, и только усталость заставила семью Авидзба разойтись по комнатам и лечь спать.

На следующее утро Ибрагим с нетерпением дождался, когда закончится завтрак, и отправился в город. С первых минут его закрутил водоворот встреч со старыми друзьями, но будь то уютное кафе при волейбольном клубе «ДЭСЭИ» или кают-компания на яхте Аттилы, он не раз ловил себя на мысли о Владиславе Григорьевиче, Джоне, других ребятах и тех тысячах стариков, женщин и детей, что так нуждались в муке, которую, возможно, сейчас Урал и Кавказ погрузили на сухогруз в Трабзоне. Его сердце уже не принадлежало только одному обласканному теплом и цивилизацией Стамбулу, сегодня оно было больше там, среди суровых гор Абхазии, в полуголодном и замерзающем от холода Сухуме.

С легкой грустью Ибрагим возвратился домой. Осторожно, стараясь никого не потревожить скрипом ступенек, поднялся по лестнице на второй этаж. В это время дверь кабинета открылась, из него выглянул отец и пригласил:

— Ибо, зайди, надо поговорить!

Ибрагим напрягся: рано или поздно, но этот разговор должен был состояться, и вошел в кабинет.

— Садись, сынок!

Так его называли в редкие минуты душевных откровений. Ибрагим, ответив благодарным взглядом, только сейчас заметил, что отец в последнее время сдал. Он перехватил этот взгляд и с грустью произнес:

— Да, сынок, и я не вечен.

— Что ты, папа! Ты у нас еще молодец!

— Был молодец, но годы берут свое. Пришло время, и надо думать, кому передавать дела — тебе или Аттиле. — И его испытующий взгляд остановился на Ибрагиме.

— Конечно Аттиле! — не задумываясь ответил тот.

— Аттиле?! — голос старшего Авидзбы потеплел. — Да, он уже многого добился, но ему тесен Стамбул, и у него своя дорога. Я надеюсь на тебя, сынок!

— Папа, мне только двадцать один, и я ничего не умею!

— Война — это тоже школа, и еще какая! А с образованием… Не беда — наверстаешь. Университет в Лондоне тебя ждет.

Ибрагим молчал, слова тяжелые, словно комья, застряли в горле.

— Ну, так что? — торопил с ответом отец.

— Я… я сейчас не могу. Там сейчас трудно. Что я скажу Владиславу Григорьевичу?.. Он, понимаешь, папа.

— Понимаю, Владислав Григорьевич для нас больше, чем президент. Он вернул нам Абхазию!

— Папа, если бы ты его только увидел. Он… — И у Ибрагима не нашлось больше слов.

— Ибо, мы гордимся тобой! Для нашей семьи великая честь, что ты рядом с президентом, но война закончилась, и надо думать о будущем.

— Но ты же сам говорил, что наше будущее с Абхазией!

— Все правильно, мы будем абхазами, пока есть Абхазия.

— Так что же мне делать, отец?! Что?! — терзался Ибрагим.

И этот мучительный вопрос болезненной гримасой отразился на лице Авидзбы-старшего. Он, который, казалось, никогда не знал слабости, дрогнувшим голосом произнес:

— Хорошо! Не будем себя больше мучить и отложим разговор до утра!

В ту ночь Ибрагим так и не смог уснуть. Он разрывался между домом, семьей, любовью к ним и тем новым и могучим чувством, которое завладело им и властно звало в Абхазию. Его пальцы перебирали фотографии из старых альбомов. С них смотрели веселые и беззаботные лица родных и друзей, в памяти воскресали те счастливые, а порой и грустные мгновения, что они пережили вместе. Но вольно или невольно их вытесняли другие — первые шаги с Гумом по земле Абхазии, та навсегда оставшаяся в памяти встреча и беседа с Владиславом Григорьевичем, бой с гвардейцами под Сухумом и многое другое, что теперь прочно вошло в его жизнь. Он уже не мог противиться этому могучему зову новой жизни и чувствовал себя странником, ненадолго остановившимся отдохнуть перед дальней дорогой в родном доме, за окнами которого яркими огнями рекламы полыхал ночной Стамбул.