Казалось бы, часы Нижней Эшеры, а с ними и судьба матери были сочтены. И здесь произошло то, что вряд ли могло уложиться в паранойных умах грузинских политиканов и вояк. «Окопные» русские офицеры и солдаты, наплевав на нейтралитет своих начальников, руководствуясь совестью и памятью отцов, сорок лет назад плечом к плечу воевавших против общего врага — фашизма, встали в один строй с абхазскими ополченцами и отбили атаку новоявленных нацистов. Ржавый остов одного танка на берегу реки и второго — на обочине дороги напоминали о том бое.

Все следующие тринадцать месяцев войны дом, в котором выросло не одно поколение Ардзинба, был словно заколдован от артиллерии и авиации врага. Об этом спустя четыре года красноречиво напоминали превратившиеся в дырявое решето две соседние трехэтажки, в которых когда-то жили семьи русских военных. Мама, тихая и немногословная, в те роковые часы не дрогнула и сохранила веру в тогда казавшуюся многим немыслимой победу. Несмотря на все уговоры, наотрез отказалась переехать в Гудауту и продолжала здесь держать свой «фронт». И Всевышний, как в награду, все это время хранил ее и Абхазию.

Пыль, поднятая армейской колонной, осела, и президент невольно взмахнул рукой, пытаясь отогнать прошлые тягостные воспоминания. Рев мощных двигателей стих, и ее хвост исчез за металлическими воротами сейсмической лаборатории, больше напоминавшими сито. Водитель прибавил скорость, и тут губы Владислава Григорьевича тронула легкая улыбка, а через мгновение он громко рассмеялся.

Ибрагим с Джоном переглянулись и пытались найти ответ на лице президента. А он продолжал смеяться, и его заразительный смех невольно передался им. Перед глазами всплыла недавняя, потрясающая по своей выразительности сцена совсем недипломатического приема генерала. Их хохот заглушил скрип тормозов и задорный лай Тарзана, бросившегося встречать хозяина.

Владислав Григорьевич легкой походкой, будто и не было груза проблем, направился к крыльцу. Пес, радостно повизгивая, крутился волчком и пытался лизнуть его руку. Потрепав густую холку собаки, он поднялся на террасу. Навстречу вышла жена. Ее внимательный взгляд скользнул по нему, и тень тревоги, в последние годы не покидавшая печальных глаз, исчезла. Чутким женским сердцем по походке и выражению лица она научилась читать мысли мужа. За порогом дома для всех он был «нашим несгибаемым Владиславом», а чего ему это стоило, знали только она и мать. Сегодня выпал тот редкий день, когда президент был просто любящим сыном и мужем.

— Света, как у нас с обедом? Мы проголодались как волки! — бодро произнес он и, подмигнув Ибрагиму с Джоном, шутливо сказал: — Ребята, готовьтесь к бою.

— Спасибо, мы уже поели, — стали отнекиваться они.

— Ничего не знаю! Мне что, одному отбиваться за столом? Никаких «нет», через пять минут жду в столовой. Света, накрывай!

— У меня все готово! — заверила она, возвратилась на кухню, и оттуда донесся веселый звон посуды.

Президент поднялся наверх переодеться, а Ибрагим с Джоном заняли пост в беседке, увитой виноградом. Отсидеться им не удалось, подчиняясь «приказу», они приняли на себя «гастрономический удар» хозяйки. После обеда Владислав Григорьевич отправился в кабинет работать с документами, а они возвратились на пост и, разомлев от жары, по очереди дремали в тени беседки.

Звон цепи и заливистый лай Тарзана заставили их встрепенуться. На террасе показался Владислав Григорьевич и, спустившись во двор, прошел в сарай. Ибрагим с Джоном тоскливо переглянулись, догадавшись, что ждет впереди, и не ошиблись. Во двор он возвратился с мотыгой, садовым секатором и наточенной как бритва косой. Джон с ненавистью покосился на нее. Владислав Григорьевич перехватил его взгляд, лукаво улыбнулся и с иронией спросил:

— Соскучился по ней?

— Вроде нет, Владислав Григорьевич, — вяло ответил Джон.

— Идем, идем! Пора вам, братцы, растрясти бюрократический жирок!

Это предложение у них, до мозга костей горожан, знакомых с сельским хозяйством в основном за столом, не вызвало энтузиазма. В здоровенных лапищах Джона что секатор, что коса могли продержаться не больше часа, и потом после каждой такой «растряски» ему приходилось мотаться по Сухуму в поисках мастера. Для Ибрагима, недавно научившегося отличать фасоль от гороха, а жгучий перец от обыкновенного, эта «битва» за урожай тоже превращалась в нелегкое испытание.

Джону досталась «любимая» коса, и он поднялся в сад, косить траву. Ибрагим, вооружившись мотыгой, пристроился рядом с Владиславом Григорьевичем и принялся рыхлить землю под корнями виноградника. Несмотря на то что день клонился к вечеру, через час он взмок, как мышь, и исподволь бросал на босса тоскливые взгляды. В умелых руках президента секатор порхал, как бабочка над виноградной лозой, и он не думал делать перерыв. Только с наступлением сумерек для Ибрагима и Джона наконец закончилось это «хождение по мукам».

В доме их уже ждал отменный ужин, потом все вместе прошли в гостиную, к телевизору, посмотреть футбольный матч между двумя извечными соперниками — «Спартаком» и ЦСКА. С самого начала игра приняла боевой и бескомпромиссный характер. Атаки, как морские волны, накатывались то на одни, то на другие ворота. Гол назревал, но Ибрагиму с Джоном было не до него, оба сонно клевали в креслах, и здесь жалобным повизгиванием напомнил о себе Тарзан. Подошло время прогулки, Владислав Григорьевич разрывался между тем, что происходило на футбольном поле далекого московского стадиона, и своим любимцем.

— Ребята, у вас нет желания прогуляться с Тарзаном?

Этот вопрос заставил их встрепенуться.

— Есть, Владислав Григорьевич! — в один голос ответили они.

— Только не загуляйте! — пошутил он вслед.

Они спустились во двор. Навстречу, гремя цепью, радостно бросился Тарзан. Ибрагим с ненавистью посмотрел на пса, вместо долгожданного сна ему предстояла беготня по двору. Добряк Джон, у которого здоровья хватало на двоих, сжалился и взял на себя «службу» вместе с псом. Ибрагим благодарно кивнул головой, на заплетающихся ногах поднялся в комнату, без сил рухнул на кровать, и последнее, что он услышал, это был радостный лай Тарзана.

Пробуждение было внезапным. Его трясли, словно перезрелую грушу. Он силился открыть глаза, но веки будто налились свинцом и падали вниз. На него надвинулось бледное, словно полотно, растерянное лицо Джона, и остатки сна сняло как рукой.

— Что случилось, Джон?! — воскликнул он.

— Нам хана! — выдавил тот.

— Что-о?!

Тренированное тело Ибрагима взметнулось над кроватью, руки на лету сдернули со спинки стула автомат. Он приник к простенку, передернул затвор и принялся выискивать врага. Со двора доносились лишь переливы цикад и шорохи снующих в кустах птиц. Наверху, в комнате, где спал президент, мирно тикали напольные часы. С облегчением опустив автомат, он с недоумением посмотрел на Джона, застывшего посередине комнаты живой мишенью, и раздраженно бросил:

— Тебе что, делать нечего, шутник хренов?