Он направился к ней, смеясь с такой искренностью, что Морин пришлось отвести взгляд: ей было неловко видеть его столь откровенную радость. Она заколебалась, подставить ли ему для поцелуя губы или щеку, в последний момент передумала, и Гарольд чмокнул ее в нос, уколов лицо бородой. Люди кругом глазели на них.

— Здравствуй, Морин! — произнес он глубоким и твердым голосом.

У нее вдруг подкосились ноги.

— Что привело тебя в такую даль, в Дарлингтон?

— А, — пожала она плечами. — Решили вот с Рексом прокатиться…

Гарольд, сияя, обернулся.

— Боже ты мой… Он тоже здесь?

— Он пошел в канцтовары Смита[29]. Ему нужно купить скрепки. А потом, он давно мечтал посетить железнодорожный музей. Там выставлен «Локомотив»[30].

Он нависал над ней и, не отрываясь, глядел на ее лицо. Морин казалось, будто на нее направлены два ярких прожектора.

— Паровоз так называется, — пояснила она, поскольку Гарольд по-прежнему не двигался и лишь улыбался ей.

Она же не сводила глаз с его губ. Овал лица, прежде застывший, утратил былую неподвижность, несмотря на бороду, а губы помягчели.

Какой-то старик заорал в мегафон, обращаясь к толпе:

— Накупайте всего как можно больше! Так заповедовал Господь! Покупки придают нашей жизни смысл! Иисус приходил на землю за покупками!

Старик был босой. Его обращение разбило лед: Гарольд и Морин улыбнулись. Она ощутила, что между нею и мужем заключен тайный сговор, как будто только они одни в целом мире видели все в истинном свете.

— Люди, люди…

Морин понимающе покачала головой.

— Всякие попадаются, — отозвался Гарольд.

В его словах не было и толики снисхождения, впрочем, и осуждения тоже. Напротив, они выражали, скорее, великодушие, давая понять, какая это восхитительная штука — человеческие странности, и Морин враз почувствовала себя до невозможности ограниченной личностью. Она спросила:

— Найдется у тебя время на чашечку чая?

Заваривая «Эрл Грей», она никогда не называла это «чашечкой». Удивительно, что свою английскую чопорность она взялась отстаивать, предложив выпить именно чаю.

— С удовольствием, Морин, — ответил Гарольд.

Они зашли в кофейню, расположенную на первом этаже универмага: Морин решила, что следует доверять только тому, что хорошо знаешь. Девушка за прилавком уставилась на Гарольда, словно припоминая, а Морин, несмотря на гордость за него, почувствовала себя немного не у дел. В дорогу она в последний момент решила обуть новые, еще не надеванные кроссовки; они отблескивали на ее ногах, словно маячки.

— Столько всего разного, — произнес Гарольд, задумчиво разглядывая кексы и пирожные — каждое в отдельной бумажной корзиночке. — Ты точно не против заплатить, Морин?

Ей же хотелось глядеть и глядеть на него. Впервые за много лет голубые глаза Гарольда вновь засияли живостью. Он теребил огромную бороду, скручивая из волосков сосульки, и они топорщились, словно сахарные шипы. Морин стало интересно, догадалась ли девушка за прилавком, что Гарольд пришел со своей женой.

— Что ты возьмешь? — спросила она.

Ей хотелось добавить «милый», но слово почему-то застеснялось и не захотело произнестись.

Гарольд попросил купить ему, если можно, ломтик торта «Марс» и клубничное фраппе. Морин звонко рассмеялась, словно его заказ стоил ей кучу денег.

— А мне, пожалуйста, чай, — обратилась она к девушке за прилавком. — С молоком и без сахара.

Гарольд добродушно улыбнулся продавщице, чье имя значилось на табличке, приколотой над левой грудью. Та, к изумлению Морин, покраснела до корней волос и тоже расплылась в улыбке.

— Вы тот самый, из новостей, — сказала она. — Паломник. Мои приятели считают, что вы — просто отпад! Вы подпишете мне?

Она протянула руку и подала фломастер, а Морин в очередной раз подивилась, когда Гарольд без колебаний вывел автограф на нежной коже девушки повыше запястья и следом надписал: «Всего доброго, Гарольд». Он даже ничуть не смутился.

Девушка согнула руку в локте и долго в упор рассматривала подпись. Затем поставила на поднос напитки и пирожное, положив вдобавок булочку.

— За мой счет, — сказала она.

Морин в жизни не видела ничего подобного. Она пропустила Гарольда вперед. Стулья перед ним сами собой раздвигались, а голоса смолкали. Морин заметила, что посетители кофейни бесцеремонно разглядывают его и что-то шепчут друг другу из-под ладоней. За столиком в углу пили чай три дамы приблизительно ее возраста. Морин стало любопытно, куда подевались их мужья: играют в гольф, умерли или тоже слиняли от своих жен.

— Добрый день! — жизнерадостно поприветствовал Гарольд абсолютно незнакомых ему людей.

Он выбрал столик у окна, чтобы присматривать за собакой, оставшейся снаружи. Та лежала на тротуаре и грызла камень, как будто ожидание для нее было самым что ни на есть занимательным делом. Морин пронзило ощущение родства с ней.

Они сели напротив друг друга, а не рядом. Несмотря на сорок семь лет совместных чаепитий, Морин, пока наливала себе чай, не могла унять дрожь в руках. Гарольд втянул щеки, с шумом всасывая через соломинку коктейль. Морин из вежливости подождала, пока он проглотит, но слишком промедлила, и они начали одновременно:

— Как приятно…

— Как чудесно…

Оба рассмеялись, как будто не были знакомы тысячу лет.

— Нет, нет… — уступал Гарольд.

— Ты первый, — возражала Морин.

Они словно вернулись к прежним спорам и снова занялись напитками. Морин хотела долить в чашку молока, но рука ее опять дрогнула и выплеснула все разом.

— Люди часто узнают тебя, Гарольд?

Ей казалось, что она интервьюирует его для теленовостей.

— Больше всего меня в них поражает то, до чего они все отзывчивы.

— А где ты спал сегодня ночью?

— В поле.

Она благоговейно покачала головой, но Гарольд, очевидно, понял ее по-своему и поспешно спросил:

— От меня, случайно, не пахнет?

— Нет, нет! — торопливо разуверила его Морин.

— Я мылся в ручье, а потом еще умывался в питьевом фонтанчике. Вот только мыла у меня нет…