– Еще не все, княже, услыхал от меня о своей житейской подлости, – сказал монах, повысив голос. – Вспомни, как, спасая свое благоденствие в уделе, помог ордам Тохтамыша? Хан не заставлял тебя угождать ему. Ты сам указал ему брод через Оку. Было сие. Тохтамыш предал Москву разорению и пожару. Но Господь и на тебя навел кару за предательство – хан в благодарность за услугу опустошил твою Рязань. Аль не подлость совершил, когда напал на Коломну в надежде, что твои дружки, бояре московские, поднимут смуту против Дмитрия и возведут тебя на княжение на Москве. Тебя, рязанского князя, коего Русь все голосистее величивает оборотнем! Молчишь? Пошто не заставишь дерзновенного монаха замкнуть уста? Пошто не зовешь сторожу, чтобы меня кинуть в поруб да посадить на цепь, как сажаешь всех, кто супротив твоего правежу в уделе?

Закашлявшись от волнения, Сергий подошел к окну, растворив его, стал жадно вдыхать воздух. В тишине палаты был слышен только торопливый плеск дождя. Отдышавшись, Сергий прошелся по палате и вновь заговорил:

– Открою тебе, пошто вели с тобой худую беседу. Князю Дмитрию надобно, чтобы ты не жил со слепым сердцем при зрячих очах. Чтобы носил Бога не в себе, а в правде своей жизни, нужной Руси. Чтобы немедля утвердил своим честным согласием докончальную грамоту о замирении с Москвой. Срок для раздумий даю тебе короткий, как хвост воробья.

– Что сотворишь, ежели не соглашусь на замирение?

– Сказ мой о замирении выполнишь, княже.

– Что сотворишь, ежели не выполню? Церкви в уделе начнешь запирать?

– Охота тебе услыхать мой ответ?

– Сказывай.

– Церкви в уделе закрывать не стану! Но в твоем соборе с амвона скажу православным, что их удельный князь, Олег Иванович, враг Руси и при сем более поганый, чем Орда. Мне Русь поверит, как поверила, что Христос, Сын Человеческий, услышав мои молитвы, благословил рать Дмитрия осилить татар на Куликовом поле.

Олег, окаменев, стоял со сжатыми кулаками.

– В ларце лежит свиток докончальной грамоты о замирении твоем с Москвой навек. Прочти ее со вниманием. Согласие твое услышу за завтрашней обедней.

– Отче Сергий, выслушай.

– Согласие твое услышу завтра после Херувимской!

Сергий, повернувшись к иконам и перекрестившись, торопливо вышел из палаты. Олег опустился на скамью, сжав голову ладонями. Вновь стал слышен торопливый плеск дождя. Перед иконами в лампадах мигали живые огоньки…

В Новгороде осень.

Андрей Рублев, вернувшись в город из своих странствий, живет в Зверином монастыре. Когда объявился в нем, привез игумену грамотку от матушки Рипсимии.

Старец Исидор, прочитав просьбу Рипсимии обогреть заботой раба Божьего Андрея, достойного человека с искрой в разуме, просимое выполнил. В монастыре Андрея одарили теплом келии и дали возможность зарабатывать на хлеб с солью живописью, выполняя монастырские заказы…

Утро с холодком от обильной росы. В церквах отошли обедни, и рокот колокольной меди стих.

На Великом мосту через Волхов, прижавшись грудью к бревенчатым перилам, Андрей Рублев слушал голос Новгорода. Человечья жизнь вокруг него горланила на все лады всплесками смеха от задиристого острословия, выкриками бесстыдной брани, бабьими охами и ахами и шепотками со словами молитв. В житейскую голосистость вплетались храпы коней, скрипы телег, дробный стук конских копыт на мостовых плахах в щадринах,[14]выбитых шипами подков.

Он только что отстоял обедню в храме Спаса на Ильине, перед глазами все еще были образы, написанные Феофаном Греком и приковавшие к себе его внимание. С первого взгляда его поразила необычайная манера живописца, то неоспоримое мастерство, с которым он, безбоязненно обращаясь с прописными истинами иконной живописи, их не искажает и в то же время выявляет свое творческое устремление выразительностью написания задуманных им характеров пророков, столпников и праотцев. Андрей настойчиво изучает творения Феофана, и ему уже почти ясно, какими познаниями, какой смелой рукой обладает прославленный живописец из Византии.

Сегодня Андрей, вслушиваясь в напевы богослужения, смотря на Феофаново творение, так и не смог освободиться от мучительных раздумий, порожденных недавней встречей с потерянным житейским счастьем. Прежде чем вернуться в монастырь, он пошел в гущу людской жизни, остановился на Великом мосту, с которого любил смотреть на каменное величие Новгорода. Сегодня он предстал в оправе осенней природы. В Детинце за каменной стеной, сложенной из валунов и плит известняка, горят богатырские шлемы куполов Софийского собора, а напротив, за рекой, лежит Ярославово дворище.

Смотрит Андрей на реку, провожая взглядами плывущие по ней ладьи, ушкуи и плоты, а тяжелые мысли не уходят, не боятся шума города.

Судьба одарила его находкой утерянного счастья. Повидал он Аринушку, избавил рассудок от гнетущей неизвестности о ее судьбе, но, найдя любимую, снова потерял. На этот раз встал меж ними стеной монашеский обет.

Каменея от горя, Андрей привыкает к сознанию, что сила его любви не способна воскресить монахиню Ариадну к мирской жизни. Монастырь не вернет ему любимой Аринушки. Только в памяти будет храниться, пока он жив, все, что было ими пережито, и никакая, даже Божественная, сила не сможет отнять этих воспоминаний. Дал он монахине Ариадне клятвенное обещание хранить память об их таком коротком счастье, понимает Андрей, что и сама она живет памятью, и даже ряса не мешает ей помнить об Андрее.

Наказала она Андрею служить вере Христовой помыслом живописца, украшая иконами безотрадную жизнь Руси. Просила Аринушка помнить, что ее молитвы будут хранить его от беды. Верила она, что ее молитвы помогут ему не потерять данный свыше дар живописца, укажут торные тропы в житье и в труде. Дал он ей слово, что будет жить правдиво и смело, будет верен той смелости, которая позволила ему заново переписать очи Христа на древней византийской иконе.

Каждое слово, услышанное в монастыре от монахини Ариадны, стало для Андрея заветом его жизни.

Прожил Андрей в монастыре две недели, видясь с Ариадной и игуменьей Рипсимией.

Однажды в ненастный вечер Аринушка позволила себе последний раз забыть о монашеском обете и рассказала о самом страшном годе ее жизни. После этого рассказа Андрей узнал, отчего голову его любимой покрыла седина, которую он увидел, когда Ариадна поправляла съехавший апостольник. В тот вечер Аринушка, обливаясь слезами, вновь прошагала тропой давно пережитого. Рассказала, как, уплыв на лодке из вотчины, ютилась в лесу у бортника Досифея, а когда до нее дошла весть, что баскаки ищут ее по всей Руси, она, уже чувствуя, что беременна, глухими путями подалась в Литву. Будущее материнство озарило ее жизнь радостью. Проходили месяцы счастливого ожидания появления на свет ребенка, зачатого от Андрея. Но девочка родилась мертвой. С материнским горем боярыня вернулась из Литвы на родную землю через год после Куликова побоища. Скрытно жила в вотчине Хрисанфа Строганова. Узнала и о гибели брата в Орде, и о том, что Мамай удушил хана, отнявшего у нее счастье, но вот только об Андрее ничего не смогла узнать. В полном отчаянии ушла она в монастырь, приняв постриг. Лишь спустя годы ей была дана возможность еще раз повстречаться с утерянным мирским счастьем…