уже сам отвешивает жене пощечину, заставив ее съежится, закричать и упасть в кресло.

— Ярик, не трогай! — командует внуку. — Черт с ней, я сам с этой стервой разберусь! Лучше уведи Марину отсюда, нечего ей на нас смотреть.

Я даже судить не возьмусь, повезло ли Даниле Егоровичу с женой — взрослые люди, сами разберутся. А смотреть на их ссору у меня и самой желания нет.

Больше мне в гостиной делать нечего, и я разворачиваюсь и ухожу в нашу комнату. Переступив порог, включаю свет… Ярослав входит следом и закрывает за спиной дверь… и останавливаюсь среди развороченных и разбросанных повсюду вещей. Часть из них испорчена, но не это приковывает мой взгляд, когда я снимаю с себя куртку, шапку и бросаю все на стул, чувствуя, как по позвоночнику ползет неприятный холод. А воткнутый в мою подушку кухонный нож.

Видимо, тот самый, которым Анжела безуспешно пыталась открыть кожаный бокс.

Ярослав тоже его замечает и мрачнеет. Замирает, сжав рот до обозначившихся на скулах желваков. Поднимает на меня взгляд.

— Так вот в чем дело… — я внезапно догадываюсь о причине ненависти женщины ко мне и поворачиваю лицо к мужу. — А ты силен, Борзов, во всех смыслах.

— Слушай, Марин… Это давно было, — низко и хрипло, явно переступая через собственную гордость, отвечает Ярослав. — Я был пацаном и мало что понимал. Я хотел все, что движется, а она была рядом.

— Но было.

Он молчит, и мы смотрим друг на друга, пока я не отвожу взгляд.

— Анжела права насчет дома, — наконец говорю. — Это дом твоего деда — не твой, и не наш. Пока я не появилась, она жила здесь, а сейчас для нее все изменилось. И я — ключевой фактор.

— Она жила здесь от силы несколько месяцев в году, когда у нее заканчивались деньги. Или пока дед ее не прогонял.

— Это неважно.

Я обхожу кровать, подхожу к подушке и достаю из нее нож. Отойдя, откладываю его на стол и раздеваюсь, слыша, как за дверьми Данил Егорович с женой выходят из дома, перемежая разговор руганью и всхлипами.

— Марина…

— Я страшно устала, Борзов, — отвечаю Ярославу, снимая с себя всю одежду до белья. — Сейчас в душ и спать.

— Ты дрожишь.

— Я замерзла. Сегодня всего было слишком много, сейчас пройдет.

— Марин…

Но я уже захожу в ванную комнату и закрываю за собой дверь. Подняв непослушными руками волосы на макушку и завязав их в небрежный пучок, снимаю белье и становлюсь под горячий душ, стараясь ни о чем не думать. Ни о чем.

Но мысли, словно ветер, проникают сквозь все щиты. И первая, мне не знакомая, толкается сильнее остальных. Я сегодня ощутила ревность.

Такой способностью проникать под кожу обладают только страх и правда. И за какой бы дверью я от последних не пряталась, мысли всегда пронесут их сквозь любую защиту, пока не сломают меня.

Я надеваю короткую сорочку, которую оставила здесь, и босиком выхожу из ванной комнаты. Борзов уже успел снять куртку и сидит на кровати. Заметив меня, поднимает голову и следит за моим приближением. А я и сама не замечаю, что остановилась и смотрю на него, пока он не спрашивает:

— О чем ты думаешь?

— О том, сколько это продлится — то, что есть между нами. Если ты изменишь мне, все закончится. Я не буду с тобой.

— Знаю.

— Никогда.

— Знаю.

— И ты отпустишь меня.

Ярослав

Нет, не отпущу. Эта мысль одной сутью способна меня добить. Я даже думать не могу о других, чтобы отказаться от нее. Не вижу ни чужих улыбок, ни привлекательных лиц. Ничего. Все остальные словно поблекли для меня, превратившись в пустые оболочки. Есть только она.

Марина.

Она смотрит на меня задумчиво, без укора, будто и правда не знает, куда это нас заведет. Или не верит, что оказалась здесь, со мной. Мы оба незаметно для себя переступили черту, за которой открылись друг для друга новыми, и где любые признания уже оставляют свой след. Сочувствия, как это случилось со мной при встрече с ее прошлой жизнью; или стыда, как вышло с ее догадкой о моей связи с Анжелкой.

Я чувствую все ее страхи, даже если она молчит, но как об этом сказать — не знаю. Я сам себя не понимаю, а собственные слова кажутся неуклюжими. И точно не тем, что следует сказать на самом деле. Я просто, где бы ни находился, думаю о том, где она и что с ней. С кем говорит, кому улыбается и о ком думает. Помнит ли, кто обнимал ее ночью?

Кто ее муж?

Марина подходит ближе, и я по глазам вижу, что помнит. Она подобрала волосы и сейчас без косметики выглядит очень нежной и юной. Красивая молодая девчонка, от желания к которой можно свихнуться, зная, каким отзывчивым может быть ее тело. В моей жизни было много красивых женщин, но ни одна не трогала душу и не цепляла. И ни одну не хотелось удержать так, как собственную жену.

Она готова отдавать, но не довольствоваться малым, и сдержит слово, если я предам ее доверие.

Я бы и сам не простил.

Убил бы любого, кто попытался бы встать между нами. Но от мысли, что однажды она может перестать быть моей… может отдаться другому… становится не по себе и темнеет в глазах.

Я встаю с кровати и сдергиваю с себя черное худи, оставшись раздетым по пояс.

— Нет, Марина, — отвечаю на ее последнее предложение резче, чем хотел бы, бросая вещь в сторону. — Другого мужчины, пока я жив, у тебя не будет. И свободы тоже.

— А ты упрямый, Борзов, — слышу в ответ.

— Всегда, если дело будет касаться тебя. Ты — моя, точка!

Она проводит ладонью по своему плечу, согревая его и не замечая этого движения. Продолжая смотреть на меня, будто со стороны.

— Тогда за мою свободу тебе придется заплатить верностью, — говорит спокойно, но так, что в сознании отпечатывается каждый звук, и в этом она настоящая дочь своего отца, — иначе мы сломаем друг друга. Иного варианта нет. Ты не удержишь меня, если Мышь вернется.

— Черт, я согласен! Иди сюда. Хватит стоять босой на полу.

— Ярослав, я серьезно.

Я расстегиваю ремень и