Утром в комнате магички появилась конвоируемая матерью Ласса, привела светловолосого мальчишку и заявила:

– Это Аррин, мой старший, ему шесть. Ты-то и не знала, что у тебя уже три племянника!

«Откуда мне было это знать, если вы мне ни слова не написали?» – мысленно возмутилась магичка, но вслух не сказала ничего, лишь поморщилась.

Ни сама новость, ни мальчишка не вызвали у нее добрых чувств. Она сидела на кровати и смотрела на ребенка. Он стоял перед ней, посреди комнатушки, а мать и сестра – позади мальчика.

– Аррин болен, – добавила Ласса.

Ребенок не выглядел недужным. Худой, загорелый, глаза живые, ярко-голубые. Густые льняные волосы завивались над ушами упругими колечками. Ногти чистые – недавно бегал на речку купаться. Ноги в синяках и царапинах, обычных для непоседливого шестилетнего мальчишки. На Умму он глядел с деланным равнодушием, через которое прорывался плохо скрытый восторг: настоящая магичка из города, да к тому же тетка родная!

– Он выглядит здоровым, – в конце концов сказала Умма. – А даже если болен – так я не лекарь. Почему не отвезешь его в город? Что с ним?

– Я здоровый, – подтвердил паренек, оборачиваясь к матери. Он немного шепелявил: детский передний зуб у него уже выпал, а взрослый еще не вырос.

Ласса криво улыбнулась. Умма видела, что она сторонится сына.

– Он больной. И в городе такое не лечат.

– Потому как не желают, – взяла слово мать, до сих пор с видимым трудом сохранявшая молчание, – хотят, чтоб все ненормальными были. Посдурели в своих городах, нам такое не надобно!

– Какое? – Умма подавила недостойный мага порыв отодвинуться подальше от ребенка.

– Там и занесли заразу, в городе вашем, – отец стоял на пороге комнаты, прислонившись плечом к двери, – а где еще? Неча было ездить!

– Я здоровый! – повторил Аррин и посмотрел на тетку. – Скажи им!

– Мы потому так ждали, что ты приедешь, Уммушка, – зачастила Ласса, – ты не поможешь – никто не спасет! Ты ж родная кровь, должна у тебя быть крохотка жалости!

– Да что случилось-то? – запаниковала магичка. – Я не лекарь, я не вижу на нем никаких болячек, кто-нибудь скажет, что с ним?

– От пакость, – мать сунула большие красные ладони в карман затертого передника, – а еще лопочут, будто бы дурень дурня за полперехода приметит.

– Свихнутый он! – бухнул отец. – Такой же, как ты. Жили, не тужили – и на тебе ворону в суп. Говори, чего делать, как заразу одолеть!

Умма еще несколько вздохов смотрела на отца, потом медленно перевела взгляд на ребенка. Он смотрел на тетку, чуть наклонив голову, выжидательно. Было видно, что мальчишка ждет от нее чего-то – наверное, что она, такая ученая и взрослая, образумит других взрослых, не таких ученых. Ясно же, что он, Аррин, ничуточки не болен, и незачем так яриться!

Но ученая тетка-магичка не спешила вставать на его защиту, она просто сидела и пялилась на него, потом закрыла глаза, протянула к нему руку, что-то прошептала. Пальцы тетки замерли на расстоянии ладони перед Аррином, но ему почудилось, будто что-то мягкое, вроде пушистого котенка, на вздох коснулось макушки.

– Чтобы дар пробудился в шесть лет?

Магичка смотрела так, будто была очень-очень растеряна. Мальчику стало смешно. Такая красивая, взрослая, ученая – и так сильно растерялась из-за него, а он еще и не сделал ничегошеньки!

Умма почти не знала магов, дар которых проснулся раньше двенадцати-тринадцати лет. При Школе даже было жилище для одаренных детей, которые по разным причинам не могли оставаться дома, и обучать которых было еще рано. Но это жилище было рассчитано на малышей от десяти лет. Никак не шести.

Бивилка начала использовать магию в семилетнем возрасте, но не без помощи бабушки, гласницы небольшого города. Та была уже старенькой и печалилась, что умрет, не успев обучить внучку, а других родственников у девочки не было.

Аррин, способности которого пробудились самостоятельно в шесть лет, должен быть очень сильным магом. И… непонятно, откуда взявшимся.

– Ласса, – заговорила наконец Умма, – магичкой была наша бабушка. Дар не проявляется дальше второго колена. Ласса?

– Аррин, закрой уши! – велела мать.

А Умме вспомнился тот год, когда сестра выходила замуж. Ласса то частила с поездками в ближайший городок, то убегала из дому и подолгу не возвращалась, и после мать шепотом отчитывала ее на пороге, а в комнате пренебрежительно кривил губы Эннь. Потом сестра ходила с заплаканными глазами, а затем неожиданно сошлась с сыном молочника – смешным увальнем, которого никто не принимал всерьез. А потом была свадьба – тихая, торопливая, поперек всех обычаев – в конце весны.

Той самой весны, когда сама Умма уже собиралась отправиться в Школу и на происходящее вокруг почти не обращала внимания. Тогда она радовалась, что мать отвлеклась на Лассу, бросив на время шпынять младшую дочь.

Теперь же полузабытые детские воспоминания сложились в такую ясную картину, что магичка удивилась: и как она еще тогда всего не поняла?

– Ты понимаешь, Уммушка, как мы тебя ждали? – проворковала сестра. – Никто больше не скажет, как избавиться от этой напасти. А ты столько всего знаешь, ты такая умненькая, Уммушка, такая ученая, ты поможешь сестричке, правда? Скажи, как его вылечить скоренько?

– Магические способности – не болезнь! – Умма оглядела родню.

Ей казалось глупым, что нужно произносить такие понятные вещи – вроде «снег холодный», – но в глазах сестры и родителей не было ни капли понимания. Только досада.

– Так ведь не было их, – отец смотрел на магичку недовольно – кого, дескать, дурить надумала? – Не было! А потом раз – и есть! Чисто болячка, как чирей. Ты скажи, чего сделать, чтоб обратно пропало?

– Ворожейка из Луговушки говорит, надо в кипящее молоко кунать, от него магическая зараза скипается да с пенкой сходит, – добавила мать.

– Вы сдурели? – опешила Умма. – Сварить его хотите?!

– Детей не едят, – Аррин посмотрел на взрослых с укоризной: глупые вы, что ли?

– Уммушка, не упрямься, – ласково попросила сестра, – что тебе радости, если он таким останется? Расскажи, как взад убрать эту пакость!

Магичка молчала, смотрела на Аррина. Теперь уже – не равнодушно и не огорошенно, а сочувственно, с жалостью. Умма-то знала, каково быть тем самым уродцем, без которого, как говорят, в семье не бывает. Только Аррину предстояло в полной мере испытать это на своей шкуре в шесть лет, а не в четырнадцать, как ей когда-то.

– Не хочешь говорить? – прошептала Ласса. – Уммушка, меня ж со свету сживут. Свекор узнает – выгонит, со всеми детьми выгонит, что мне делать тогда? И не скроешь того, оно ж виднее пожара. Что делать-то, Уммушка?

– Ничего не делать! – рассердилась магичка. – Не лечится это, понимаешь? Отправите его в Школу потом, да и забудете навсегда – всех дел-то. Вам не привыкать. Что ты на меня так смотришь?