Заиграли сполохи веселей, звончей да все ярче, ярче. Микула Селянинович и не приметил утренней зари. А зорька – что ни миг – сарафаны меняла, этот уж такой розовый, а новые еще розовее.

Провожая, поднесли сельчане Илье Муромцу три пирога: один с репой, другой со смородиной, третий с сомятиной.

– За что такая честь заезжему? – спросил Илья, а ему так ответили:

– Сома ты сам поймал, всю весь накормил досыта. Да ведь и Микуле Селяниновичу подсобил. Вон какой вал взгромоздили.

– Вал велик, да моего труда с гулькин нос.

– Нам твою работу делать бы да делать, – сказали люди. – Верст пять навалил.

Дочка Микулы Селяниновича Любаша подарила Илье туесок со смородиной, а Забава Дунаевна корень любист и так напутствовала:

– Да будут к тебе, богатырю, ластиться князья да великие люди, но их любовь корыстна. Из народа ты пришел и народу послужи.

Микула Селянинович провожал богатыря на своей лошадке. Въехали на вал, поглядели: от одного горизонта до другого – конца нет.

– Ай да ты, Микула Селянинович! – ахнул Илья. – Это не по полю туда-сюда ездить. Таких пахарей, как ты, в целом свете не сыщешь.

– Ездить по полю тоже дело, – сказал Микула Селянинович. – Сеятель сеет, хлеб убирает, а гумно да амбары очищают заезжие молодцы. Без князя да без богатырей сеятелю нет жизни… А теперь слушай меня. Звал я пращуров нынешней ночью, и сказано мне было: пусть Илья Муромец едет к Святогору за богатырской наукой. И еще было сказано: послужили бы русские люди самой вечности, тогда и вечность послужит нашему с тобой роду-племени.

– Бог даст, послужим! – согласился в простоте Илья.

Поклонились они друг другу, ладные да могучие русские люди, обнялись, и поехал богатырь Святогора искать, а сеятель глядел вослед да доброго пути желал.

Пошел Сивка махом, и осталась позади немудреная родная жизнь.

Ехал Илья день – съел один пирог, ехал другой – съел второй пирог, ехал третий день. Повечерял последним, третьим пирогом. А как пришла ночь, увидел костры за тремя белыми туманами.

Рано поутру надел Илья железную рубашку, навесил куяк[57]на спину, на грудь – зерцало, попробовал, как меч в ножнах ходит, взвесил на руке палицу с тяжелым комлем.

Сивка под Ильей норовисто пошел, передние ноги вскидывает, глазом косит, ноздрями пышет: знать, не пир впереди, а побоище.

Наехал Илья на кочевку Басурман-хана. На высоких шестах полог от дождя да от солнца, под пологом, высотой с коня, пространное ложе. На том ложе хан Басурман и сорок дев-невольниц. Вокруг ложа с четырех сторон на кошмах сто батыров, при каждом две девы, две невольницы.

Подъехал Илья ближе и не знает, куда глаза девать. Батыры с невольницами сочетаются скотским образом, потешают своего повелителя. А хан Басурман тоже молодчество скотское рад показать прилюдно. Ставил он своих дев на позорище и ходил от одной к другой, будто ярый бык. Тут приперло его, и батыры поднесли таз к ложу. Хан Басурман справил нужду без зазрения совести.

Закричал Илья Муромец страшным голосом:

– Ай да что же это за позорище! А позорище-то всему Чистому Полю, всему роду людскому!

Удивился хан Басурман:

– Чего глотку дерешь, надрываешься? Вот тебе дюжина самых изрядных дев, покажи нам, как ты с ними управишься.

Замахнулся Илья кленовой палицей:

– Ах ты, ханское ханище! Я не зверь, не скот. Не по мне, русаку, звериные да скотские повадки. Выходите на честный бой! Али вы только с бабами воины?!

Отвечает хан Басурман:

– Мы побили боярина русского с его гриднями, с его смердами, его веси пограбили, увели полон – тыщу душ… Где тебе, одинокому колосу, с серпом управиться? Я с моими батырами сжал твое поле.

Смеялись батыры над Ильей, русских дев, паскудники, насиловали.

Загорелось ретивое сердце богатырское. Пустил Илья Муромец палицу в басурмановых слуг. Сколько снес голов, сколько пришиб до смерти, не считал. Наехал на ложе поганое, уж так тряхнул: улетел хан Басурман, как таракашка, а где упал – никто не искал.

Батыры прыснули во все стороны по-мышиному. Не хотели угоститься кленовой палицей в другой раз.

Сказал Илья невольницам:

– Собирайтесь, снаряжайтесь! Домой пошли!

По десяти витязей в ряд, а всего было сто рядов, ехала по чистому полю хоробрая дружина. Впереди дружины шестеро молодых бояр, а во главе воинства на красном коне княжич Ярополк.

Великая княгиня Ольга вновь правила Киевом, покуда великий князь Святослав за славой по бранным полям рыщет.

Сторожевую службу вещая Ольга возложила на Ярополка да на боярина Претича.

Боярин охранял всю Русскую землю, а Ярополк – стольный град Киев. Дадена ему была тысяча воинов. Ездил княжич с этой тысячей дозором вокруг Киева.

Первое слово в дружине было его, а второе – боярина Блуда.

У Ярополка личико суровое, брови сдвинуты, правой рукой на меч опирается.

Хоть и приходилось дружине рядами ездить, Ярополк был ей люб. Народ, завидев своих защитников, радовался, выходил глядеть. Броня грозная, кони могучие, воины – богатыри. Сами себе гридни нравились.

Не давал княжич дружине поблажки в часы службы, но зато водил на Днепр, коней купать. Раздевались воины до наготы, въезжали в воду, купались вместе с конями, сколько душе было угодно. Но Ярополк и на реке беззаботным не был. Полсотни держал на конях при оружии, хоть об опасности помину не было.

Любил Ярополк молодецкие игры в поле: скачки, стрельбу из луков, рубку на деревянных мечах. Всякий день после дозора для дружины резали быка, подавали пенную чашу меда. А победителям ристалищ Ярополк давал награды: кому барана, кому меру пшеницы или бочонок пива, рубаху, чеботы, а то и коня.

У Блуда лицо всегда веселое. Всякому слову княжича уж так рад, будто умнее и сказать было нельзя. Ярополк на восторги Блуда хмурился, но если не слышал похвал, скучнел.

В погожий день ехал Ярополк с дружиной в чистом поле. Ехал, вздыхал: никто не набегает, ни чужие, ни свои лихие люди.

Вдруг облако пыли. Прискакали дозорные. Говорят Ярополку, а на Блуда поглядывают:

– Богатырь едет, а с ним и арбы, и верблюды.

– А сколько войска с богатырем? – спросил Ярополк.

Повинились дозорные:

– Прости, княжич! Дождей две недели нет. Такая пыль, не разглядели.

– Две недели, говорите, дождей не было! – закричал Ярополк. – Пыль большая? Неделю вам на конюшне сидеть, навоз убирать. А другую неделю будете подсолнухи стеречь от воробьев.