— Нет, кто-то должен сесть в тюрьму. Кто-то должен понести наказание, чтобы продемонстрировать обществу, что убийство неприемлемо. Любой козел отпущения может починить этот забор.

— Ты трактуешь закон так, чтобы подогнать его под себя. Ты юрист, тебе виднее.

— Я мать, и я работаю юристом. А как насчет тебя, Харри? Ты полицейский? Кем ты стал? Роботом, рабом муравейника и мыслей, придуманных другими? Этим ты стал?

— Ммм.

— У тебя есть ответ?

— Ну хорошо. Как ты думаешь, почему я приехал в Осло?

Тишина.

— Харри?

— Да?

— Прости.

— Не плачь.

— Я знаю. Прости.

— Не надо просить прощения.

— Спокойной ночи, Харри. Я…

— Спокойной ночи.

Харри проснулся. Он что-то слышал. Это «что-то» было громче его собственного топота по коридору и грохота снежной лавины. Он посмотрел на часы. 1.34. Поломанный карниз был прислонен к подоконнику, силуэт его по форме напоминал тюльпан. Харри встал, подошел к окну и выглянул во двор. На асфальте валялось мусорное ведро, оно еще немного дребезжало. Харри прислонился лбом к холодному стеклу.

Утренний транспортный поток тихо крался по направлению к Грёнланнслейрет, а Трульс уже подходил ко входу в Полицейское управление. Приблизившись к дверям с забавными иллюминаторами, он заметил на липе красный плакат. Поэтому он развернулся и спокойно пошел назад, мимо медленно двигающейся пробки на улице Осло-гате, по направлению к кладбищу.

Он вошел на территорию кладбища, на которой, как обычно в этот час, не было ни одного человека. По крайней мере, живого. Трульс остановился у надгробия А. К. Руда. На нем не было никаких сообщений, следовательно, сегодня день зарплаты.

Он уселся на корточки и разрыл землю у самого камня. Нащупал коричневый конверт и вытащил его. Поборол искушение распечатать его и пересчитать деньги прямо на месте, засунул конверт в карман пиджака. Он уже хотел подняться, но внезапное ощущение, что за ним кто-то наблюдает, заставило его посидеть еще пару минут, будто бы погрузившись в раздумья о бренности А. К. Руда и жизни вообще, ну или что-то в этом духе.

— Не поднимайся, Бернтсен.

На него упала тень. А вместе с ней наступил холод, словно солнце скрылось за тучей. Трульсу Бернтсену показалось, что он находится в свободном падении и живот его поднялся к груди. Значит, вот как оно произойдет. Разоблачение.

— На этот раз у нас для тебя другое задание.

Трульс снова ощутил твердую почву под ногами. Голос. Слабый акцент. Это он. Трульс украдкой посмотрел в сторону. Увидел человека, который стоял, склонив голову, через две могилы от него. Было понятно, что он молится.

— Ты должен выяснить, где прячут Олега Фёуке. Смотри прямо!

Трульс уставился на могильный камень перед собой.

— Я пытался, — сказал он. — Но перевод нигде не зарегистрирован. Во всяком случае, ни в одном из мест, куда я имею доступ. А те, с кем я разговаривал, ничего о парне не слышали, поэтому я думаю, что ему дали новое имя.

— Поговори с теми, кто знает. Поговори с его адвокатом Симонсеном.

— А почему не с матерью? Она же должна…

— Не надо женщин!

Слова его собеседника прозвучали как пушечный грохот, и если на кладбище были другие люди, они должны были их услышать. Уже спокойнее тот продолжил:

— Попробуй поговорить с адвокатом. А если ничего не выйдет…

Во время последовавшей паузы Бернтсен услышал, как шелестят кроны кладбищенских деревьев. Наверное, это ветер, это из-за ветра так резко похолодало.

— …то есть парень, которого зовут Крис Редди, — говорил его собеседник. — На улице его называют Адидас. Он торгует…

— Спидом. Адидас значит амфет…

— Заткнись, Бернтсен. Просто слушай.

Трульс закрыл рот. И стал слушать. Как всякий раз, когда какой-нибудь обладатель подобного голоса велел ему заткнуться. Он слушал, как его просят покопаться в навозе. Просят его…

Голос назвал адрес.

— Ты знаешь, говорят, Адидас ходил и хвастался тем, что это он застрелил Густо Ханссена. Ты приведешь его на допрос. И внезапно он сделает чистосердечное признание. О деталях вы там сами договоритесь, главное, чтобы все было на сто процентов достоверно. Но сначала ты все-таки попробуешь разговорить Симонсена. Понятно?

— Да, но почему Адидас…

— Почему — это не твоя проблема, Бернтсен. Единственный вопрос, который ты можешь задать, — это «сколько».

Трульс сглотнул. Глотал и глотал. Разгребать говно. Глотать говно.

— Сколько?

— Вот так. Шестьдесят тысяч.

— Сто тысяч.

Собеседник не ответил.

— Эй!

Слышны были только звуки дорожного движения.

Бернтсен посидел молча. Глянул в сторону. Там никого не было. Он почувствовал, что солнце снова начало пригревать. А шестьдесят тысяч — это не так уж и плохо.

Когда в десять часов утра Харри развернулся у главного дома фермы Скёйен, над землей все еще лежал туман. Исабелла Скёйен стояла на лестнице и улыбалась, похлопывая небольшим кнутом по бедру, обтянутому брюками для верховой езды. Выбираясь из арендованной машины, Харри услышал, как под каблуками ее сапог заскрипел гравий.

— Доброе утро, Харри. Что ты знаешь о лошадях?

Харри захлопнул дверцу машины.

— Я потерял на них кучу денег. Это о чем-то говорит?

— Значит, ты к тому же игрок?

— К тому же?

— Я тоже провела небольшое расследование. Твои подвиги уравновешиваются грузом твоих грехов. По крайней мере, кажется, так считают твои коллеги. Ты в Гонконге проигрывал деньги?

— На ипподроме «Хэппи Вэлли». И это было всего один раз.

Она пошла в сторону низкого красного деревянного здания, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы поспеть за ней.

— Ты когда-нибудь ездил верхом, Харри?

— У моего деда в Ондалснесе была лошадь.

— Значит, ты умелый наездник.

— Да нет, опять же всего один раз. Дедушка говорил, что лошадь не игрушка. Он говорил, что кататься верхом для собственного удовольствия — значит не уважать рабочее животное.

Исабелла остановилась у деревянной стойки, на которой висели два узких кожаных седла.

— Ни одна из моих лошадей не видела и не увидит ни телеги, ни плуга. Пока я седлаю, предлагаю тебе сходить вон туда… — Она указала на жилой дом. — Там в шкафу в коридоре ты найдешь одежду для верховой езды моего бывшего мужа. Надо поберечь твой красивый костюм, как считаешь?