– Это что же, выходит, мне перестать хранить верность тебе? – отшучивался Руслан.

И оранжевые лучи солнца, пробившись сквозь пыльное лобовое стекло машины, освещали наши склоненные головы. И снова казалось, что мы вместе навсегда и никогда не расстанемся, потому что сейчас ближе друг к другу, чем когда-то – в одной постели. Сейчас мы соприкасаемся душами.

Потом мы прибыли на площадку. Далеко внизу, обрамленная заснеженными вершинами, разлилась бирюзовая гладь озера Ямдрок. Блики солнца играли на его поверхности, дрожавшей под легким ветром. Вдалеке над водой возвышался величественный массив горы Ноджин Канг Цанг. Многочисленные рукава озера, лежавшие между горных склонов, образовывали острова и бухты, придавая всему сходство с улегшимся между горных отрогов огромным скорпионом.

– Это одно из четырех священных озер Тибета, – вполголоса рассказывала я, отрабатывая репутацию знатного тибетолога. Вскоре вокруг меня образовался небольшой кружок из заинтересованных слушателей. – Тибетские паломники совершают ритуальный обход вокруг этого озера, вот так, по часовой стрелке, – вдохновленная вниманием, продолжала лицедействовать я. – Такой вид паломничества называется «кора». По древнему поверью, вода озера Ямдрок обладает целительными свойствами. В последнее время, правда, ее уровень сильно понизился из-за установленных китайцами насосных станций. Это может серьезно нарушить экологию всего района, – трагическим тоном заявила я и покосилась в сторону джипа, в котором засели наши полицейские сопровождающие.

– Ой, а можно я искупаю в озере свою свинку? – вскинулась Люся. – А то он такой грязный, бедняжка.

– Люсьеночка, ну что ты! – подхватил ее под руку Гриб. – Ты посмотри, какая высота. Неужели ты думаешь, я отпущу тебя карабкаться одну по этим валунам? А я вот, кстати, давно хотел тебе предложить… – не прекращая потока красноречия, он, держа девушку под локоток, увлек ее куда-то вдаль по горной тропинке.

Артур, неизменно сопровождавший нас на вылазки, ревнивым взглядом следил за Люсей, увлеченно беседующей с продюсером.

– Артур, Артур, – попыталась привлечь его внимание я, кивая на видневшиеся вдали, на другом берегу озера, приземистые строения. – А что там за деревушка?

– М-м-м… – он наморщил свой высокий лоб, обрамленный волнами светло-русых волос. – Наверно, Нангарцэ. Довольно унылый городок, всего одна улица. Но вид на озеро потрясающий. Это привлекает много туристов. А там, подальше, начинаются горы Кула Кангри…

– Угу, угу, я так и думала, – важно кивала я, стараясь запомнить все эти тарабарские названия, дабы блеснуть перед нашими в подходящий момент.

Затем раздавалась команда «Мотор!», и мне оставалось лишь сидеть в стороне и любоваться Аваловым, занявшим место в режиссерском кресле. Я смотрела, как он скупо, точно отдает распоряжения, как командует, почти не повышая голоса и тем не менее заставляя каждого беспрекословно подчиняться, каким странным, почти нечеловеческим делается его лицо за работой – не мужчина, а маска древнего божества. И в такие моменты я понимала, что вся моя болтовня – про духовный путь, поиск истины и отказ от суетных впечатлений нашего мира – не имеет к этому существу никакого отношения. Потому что он сам, по своей сути, противоположен покою и отрешенности, он – средоточие бешеной, пульсирующей энергии, этакий радар, напрямую принимающий из Космоса божественное откровение и преломляющий его в доступные для нас, простых смертных, формы. И я отступала, преклоняла голову и почти готова была признать, что этот сошедший на землю в телесной мужской оболочке древний дух неподсуден человеческим законам.

Артур, также остававшийся на время съемки не у дел, усаживался рядом со мной. Созерцание Люси, облаченной в изящно-черную нацистскую форму, причесанной и загримированной по моде сороковых годов, казалось, затмило для него все так им любимые красоты Тибета. Он оказался очень забавным и трогательным, этот Индиана Джонс. Этакий застенчивый мачо. Трудно было представить, что мужчина, обладающий подобной внешностью, окажется таким скромным, ненавязчивым и чутким. Он следовал за Люсей тенью, исполнял все ее капризы. Стоило девушке обмолвиться, что ее любимец Петруша, тот самый минипиг, голодает без специального корма, и Артур отправлял свой вертолет на поиски питания для свиньи. Как-то раз Люся вздохнула, что ее уже тошнит от практически единственного местного десерта – «хвороста» с медом – и ей страшно хочется шоколада, и Артур исчез куда-то на полдня, а потом объявился с пакетом, набитым самыми разными шоколадными плитками. Люся же принимала это его поклонение как должное, морщила носик, капризничала и, кажется, так и не допустила ни разу пылкого ухажера в свою непорочную девичью спальню.

Как-то так вышло, что я, сама того не желая, сделалась его наперсницей, поверенной незамысловатых тайн ковбойской души. Может быть, нас сблизило общее увлечение Тибетом, а возможно, сказалось то, что лишь я одна из всей группы прилично говорила по-английски (не считая, разумеется, Авалова, но нашего главного тирана и деспота Артур побаивался).

– Почему Люси так холодна со мной? – допытывался у меня пылкий американец.

– Ну, знаете, Артур, загадочная русская душа… – темнила я.

Признаться, мне и самой были не слишком понятны причины Люсиной несговорчивости. Набивает себе цену? Хочет раскрутить доверчивого миллионера на серьезные намерения?

– Да-да, русская душа… – вздыхал он. – Достоевский, Толстой… Я читал. Но я не понимаю, я ведь не какой-то подонок, я и в самом деле влюблен в нее. Готов прямо сейчас сделать предложение, если только она захочет. А она смеется. Почему?

Все, вероятно, и шло бы так, своим чередом, без излишних эксцессов, не считая таких мелочей, как драка между не поделившими что-то звукорежиссером и декоратором, в результате которой одному из участников раскроили бровь хребтом огромной бутафорской не то селедки, не то щуки, и попытка почти достигшего нирваны Стасика искупаться в священном озере, закончившаяся долгими препирательствами с китайской полицией и вручением небольшой взятки, чтобы не отдавать преступника в местное отделение. И я продолжала бы безмятежно любоваться тибетскими вековыми просторами, одновременно мучительно скучая по шумной и суетной Москве, по моему старому дому, этому каменному хранителю множества самых разных, страшных и смешных историй, запутанных человеческих судеб, к которому успела прикипеть всей душой. Итак, все шло бы своим чередом, если бы Люся, почти в буквальном смысле слова, не подложила всей съемочной группе свинью.

В этот день снимали сцену, в которой Ингрид Вальтер, затаившись в засаде, берет на прицел ничего не подозревающего нацистского офицера, к которому у нее совершенно непрофессионально проснулись нежные чувства. Этакий привет «Сорок первому». Сережа Поливанов, в черной форме, выгодно оттенявшей его есенинские кудри, прогуливался с верной собакой на фоне бесстрастно застывших горных вершин. Ветер треплет упавший на глаза золотистый завиток. А чуть поодаль лежит на земле, окрашенной заходящим солнцем в оранжевый цвет, сжимающая винтовку Люся. В глазах героини весь набор чувств – боль, бессилие, досада, нежность, отчаяние. Акбар, почуявший что-то, натягивает поводок. Сережа демонстрирует оператору свой безупречный профиль. Стоп! Снято!