ЦИТЕРА: Если можно, вернёмся чуточку назад: какие шаги вы предприняли, чтобы отыскать источник атмосферных помех? Доктор Нантакарн не предположила, что вы все страдаете галлюцинациями? Похоже, вы не отказывали себе в наркотиках и алкоголе…

ЭРАЗМО: О, я вас умоляю. Не надо вот этой снисходительности. Ретта тоже слышала те звуки. Как и Айлин, а ведь ни та ни другая не приняли ни капли каких-нибудь даже самых слабых… веществ. Мы сделали то, что можно было от нас ожидать – разбери-ка это звуковое оборудование, сынок! Влезь в эти эдисоновы потроха. Но всё было в порядке. Марианна всё время повторяла: «Отлично, отлично».

ЦИТЕРА: Остаток ночи прошёл без инцидентов?

ЭРАЗМО: В разумной степени. Мы решили не давить на Анхиса. Он спал как мёртвый. За завтраком на следующее утро…

ЦИТЕРА: То есть третьего декабря?

ЭРАЗМО: Конечно. Какая разница? За завтраком я предложил ему яйца – он тогда ещё не ел твёрдую пищу, но я всё равно на всякий случай приготовил ему порцию. Макс сводил его на прогулку по пляжу чуть раньше, и мальчик казался почти весёлым. Я предложил ему яичницу, он открыл рот – и оттуда полились атмосферные помехи, но сквозь помехи мы услышали кое-что ещё.

Марианна. Она кричала.

Это было всего лишь совпадение; он не создавал звук. Тот шёл отовсюду – с неба, от Кадеша, – но Анхис открыл рот как раз в такой момент, чтобы всё выглядело так, будто он ключ ко всему. Крик Марианны был ясным как солнечный свет, и мы знали, что это именно её голос. Мари психанула. Вы должны понять, она бы не стала проходить унизительную процедуру сертификации для работы с эдисоновским оборудованием, если бы не обладала абсолютным слухом и не любила микшер, который носила на поясе, словно ребёнка. Она заорала в унисон с самой собой, зажав уши ладонями, вопя громче второго голоса среди помех, который мы ещё не опознали – он был исковерканным, искажённым и сопровождался большим количеством аудиоблевотины. С того момента он не замолкал.

Понимаете, мы тогда не поняли, что он говорил. После всего мы с Кристабель проиграли запись Марианны в студии «Моллюска» и очистили её. Лишь тогда мы услышали настоящие слова.

ЦИТЕРА: И какими они были?

ЭРАЗМО: «Теперь власть чар моих пропала, а силы собственной мне мало» [74].

Билли Шекспир, дорогая моя. «Буря». Но тогда мы слышали только рёв. Рёв и мерзкий, пронзительный визг. Это больше не останавливалось. Никто не мог спать из-за невидимого хаоса помех, слушая ошмётки голосов, долетающие ниоткуда. Мари это просто поглотило без остатка. Она провела утро, колотя по вискам, чтобы всё стихло. Стонала, раскачивалась взад-вперёд, прижимая микшер к груди.

ЦИТЕРА: Альфрик ударила мальчика, верно?

ЭРАЗМО: Это не имеет совершенно никакого отношения к делу. Да, она дала ему пощёчину в день, когда я предложил ему тарелку яичницы, и он включил нам адский громкоговоритель. Когда всё выглядело так, словно звук исходит из него, она попыталась его заткнуть.

ЦИТЕРА: Это был единственный случай, когда она вступила в физический контакт с ним?

ЭРАЗМО: Я не знаю. Может, нет. Наверное.

ЦИТЕРА: Варела сказал, что ночью второго декабря он поссорился с Северин.

ЭРАЗМО: Думаю, ночью второго декабря поссорились все со всеми.

ЦИТЕРА: Вы знаете, о чём они спорили?

ЭРАЗМО: Она сказала, это пустяк. У них с Варелой что-то было в молодости – ну, в совсем ранней юности. И потому они не могли просто поругаться из-за того, какой желатиновый светофильтр использовать, всё всегда шло по сценарию «фильтр неправильный, и ты разбил(а) мне сердце миллион лет назад». Я обычно отключался от их ругани. Но с Мари по-прежнему всё было очень плохо, и атмосферные помехи то прирастали, то утихали, как волны, накатывая на нас снова и снова, и не прекращались, никак не прекращались. Макс беспокоился из-за Северин. Может, в этом всё дело.

ЦИТЕРА: До применения силы дошло?

ЭРАЗМО: Она бы мне рассказала. Я бы припечатал его физиономией к дереву так, чтобы он остался жить на Венере. И ей нравилось его лицо.

Мы все были на грани. Ночевали в том городе-призраке, посреди разрушенных домов, руин и горя, помехи пилили нам уши каждую минуту каждого часа, и солнце не восходило и не заходило, и этот бедный беспомощный пацан с чудовищем в руке… К четырём утра я хотел выбраться из собственной кожи и вернуться в море беспозвоночных. Я бы с восторгом что-нибудь ударил. Что угодно.

Вы хотите знать, насколько всё было плохо? Словами этого не передать. Той ночью, после восьми или девяти часов шоу ужасов, разыгравшегося вокруг нас, Северин свернулась клубочком рядом со мной и положила мои руки поверх своего тела. Она пряталась внутри меня. И знаете, что она сказала?

ЦИТЕРА: Что?

ЭРАЗМО: Мисс Северин Ламартин Анк сказала: «Малыш, мне так страшно».

ЦИТЕРА: Что вы ей ответили?

ЭРАЗМО: Что я должен был сказать, по-вашему? Сказал, что обычно говорят. Сказал, что люблю её прямо в челюсть. Что это просто какие-то неполадки в оборудовании Мари: «Ты же знаешь, какой капризной бывает вся эта эдисонова хрень, не переживай, спи, я с тобой. Я никуда не уйду, любовь моя». Мы спели Анхису «Помолимся у реки» [75]. Мы с Рин всегда красиво пели вместе. Мы ему спели, и он уставился на нас, и его глаза больше не казались глазами до смерти перепуганной лошади.

Той ночью я проснулся поздно. Рин и малец ещё спали. Похрапывали и посапывали. Я надел штаны и вышел к колодцу – полагаю, в тех условиях это было что-то вроде гостиничного вестибюля, не так ли? Если бы в Адонисе осталась гостиница. Я знал, что найду там Горация. Я неспешно подошёл к нему. Атмосферные помехи шипели как безумные. Я изобразил, что держу бокал со сладкой «розовой леди» и поднимаю его, словно собираясь сказать тост в честь моего кузена. Но он не пошевелился. Он глядел прямо в колодец.

«Эй, приятель, – сказал я. – Ты у нас теперь сомнамбула?»

Ничего. Я схватил его за плечо – чуть грубо, но эта чушь меня встревожила. Я заорал, перекрикивая помехи: «Гораций, проснись!»

Он проснулся. Повернулся ко мне с улыбкой. Он был так похож на моего отца. Я увидел шрам от дротика, который бросил в него так много лет назад. А потом он прыгнул в колодец.

[долгая пауза. Скрежет ногтей по столешнице.]

Было очень глубоко. Я слышал, как он упал.

ЦИТЕРА: У Горация Сент-Джона до того уже проявлялись суицидальные наклонности? У вас есть предположения, почему он покончил с собой?

ЭРАЗМО: [сбивчивое дыхание] Прекратите. Мне не нравится, что вы называете его полным именем. Он был просто Гораций. Я его любил. Гораций был на шестнадцать месяцев старше меня, наши отцы были братьями. Мама Горация продавала шляпы в Городе Кузнечика. Гораций никому не позволял называть его Асом [76], и Господь свидетель, я пробовал. Гораций любил печь. Такого, как он, трудно заподозрить в подобном увлечении, но он готовил праздничные торты, которые выглядели, как рай в глазури. Если выстроить в ряд всех людей, с которыми я когда-то встречался, он был бы последним из тех, кого я назвал бы способными на самоубийство.