При самых суровых испытаниях монашества Каден черпал силы в мысли, что так же страдал в обучении у хин его отец; что, бегая по крутым тропам и копая землю, таская тяжести и терпя пост, он, какое бы расстояние их ни разделяло, становится ближе к Санлитуну и что настанет день возвращения в Аннур, когда он встретится с отцом как мужчина с мужчиной – не только чтобы изучить систему аннурской власти, но и чтобы впервые поговорить по-настоящему.

С прибытием в монастырь предательского посольства Адива эта надежда разбилась, как старый горшок. Мечта о встрече рухнула. Им уже не поговорить. Не узнать друг друга взрослыми. Санлитун уй-Малкениан навсегда останется далеким, как изваяния, сурово глядящие на проходящих дорогой Богов людей. Каден понятия не имел, любил отец воду или вино, и тем более не представлял, способен ли был тот иметь дело с кшештрим. Он снова всмотрелся в пленника: черное от грязи лицо, твердый взгляд. Мог ли Санлитун уй-Малкениан преломить хлеб с подобным существом? Каден даже не представлял.

– Смею спросить, зачем я здесь? – негромко заговорил распрямившийся Киль и кивнул на дверь пыточной. – Вы уверены, что не придется снова терпеть боль?

– Там другая пленница, – сказал Тан. – Мы хотим показать ей тебя.

На исхудалом лице Киля мелькнуло любопытство.

– Из наших? Кто?

– Это, – ответил Тан, – мы рассчитываем узнать от тебя.

* * *

В полутемной камере с низким сводом легко было поверить, что Тристе просто отдыхает, что тяжелое деревянное кресло, к которому ее приковали, – обычное кресло, что фитили светильников прикрутили, чтобы свет не мешал ей спать. Однако едва глаза Кадена привыкли к темноте, он увидел стальные оковы на ее запястьях и лодыжках, полоски от слез на грязном лице, рубцы на плечах. Ее явно пороли плетью или били кнутом.

– Вы не могли дать ей укрыться? – спросил он.

Матол фыркнул:

– Все хин такие добренькие? – и объяснил, как маленькому: – Пытка так и действует. Начинаешь с души и только потом переходишь к телу.

Каден все не мог отвести взгляда от ее тела, от горящих полос на рассеченной коже. Ужас подступал к горлу. Хин учили его сдерживать эмоции, но не перед лицом такого зверства. Наконец оторвав глаза от ран, он увидел, что Тристе открыла свои и молча разглядывает его в мерцающем свете.

– Каден, – тихо проговорила она.

Имя в ее устах прозвучало и мольбой, и укором, и Каден понял, что девушка угадала направление его взгляда.

Он открыл рот для ответа, но ответить не сумел. Нечем было ее утешить, нечего пообещать. Каден даже не понимал, зачем его сюда привели.

– Я здесь, – сказал он наконец, языком ощущая слабость своих слов. – Я здесь.

– Как трогательно! – отметил Матол. – Он здесь, значит можно начинать. Но прежде…

По его короткому жесту двое стражей вытолкнули Киля вперед, а Матол, ухватив Тристе за волосы, резко развернул ее голову.

– Смотри! – приказал он, грубо встряхнув девушку. – Смотри!

Ее тело пробрала судорога. Каден все еще не понимал, чего добиваются эти люди. Ему представлялось, что, даже если Тристе и Киль действительно оба кшештрим, даже если они знают друг друга, им, конечно, хватит ума это скрыть. С другой стороны, увидеть знакомое лицо после, может быть, тысячи лет разлуки должно быть заметным потрясением – по крайней мере, для человека. Умеют ли кшештрим удивляться? Он не догадался спросить об этом Тана, а теперь поздно. Каден вглядывался в лицо Киля, врезая облик в память, чтобы тщательно изучить позже.

Между тем кшештрим лишь недоуменно шевельнул бровью.

– Красивая девица, – спокойно заметил он.

– Ты с ними? – В голосе Тристе смешались страх и надежда. – Что тебе надо?

– Нет, – ответил ей Киль, – я не с ними. А надо мне, думается, того же, чего и тебе, – свободы, света.

– Помоги мне! – взмолилась Тристе.

– Хотел бы, – он показал ей связанные руки, – но, как видишь, я даже себе помочь бессилен.

– Почему? – спросила она.

– Они свое дело знают. Но пусть тебя утешит то, что Ананшаэль сильней Мешкента; в конечном счете смерть освободит тебя от мук.

Голос Тристе, такой растерянный и безнадежный минуту назад, приобрел вдруг твердость стали:

– Не тебе наставлять меня в служении Мешкенту.

Она метала слова, как ножи, – резко и метко.

Киль округлил глаза и склонил голову к плечу, как видно впервые заинтересовавшись пленницей. Тристе посмотрела на него с вызовом, бросила такой же взгляд на Матола и вновь обернулась к Килю. Недавняя перепуганная девушка растаяла, образ сошел с нее, как змеиная кожа.

– Расскажи, – тихо попросил Киль. – Расскажи мне о своей боли.

Тристе медленно повторила слово: «Боль…» Казалось, она упивается вкусом кровавого куска мяса.

– Да, – снова обратился к ней Киль. – Когда ты впервые познала боль?

От смеха Тристе, от ее полнозвучного хищного хохота в Кадене что-то дрогнуло. Этот звук длился и длился, заполняя тесную камеру, распирая стены, вбиваясь в камень, и вдруг осекся рыданием.

– Пожалуйста, отпустите меня! – срывающимся голосом попросила девушка. – Пожалуйста, отпустите.

Матол оглянулся на Тана:

– Ну что?

Помедлив, Тан покачал головой:

– Ничего сверх того, что мы уже видели.

– А ты? – Глава ишшин обратился теперь к Кадену. – Как, по-твоему, понимать такую вспышку отваги?

Глубоко вздохнув, Каден отыскал в себе сама-ан недавних мгновений и попробовал понять, что он видел. Перемена голоса, ставший вдруг чужим взгляд Тристе, скачок от вызова к панике… Нечто подобное он наблюдал в Ашк-лане – у коз с мозговой гнилью. На поздних стадиях болезни животные могли часами стоять, упершись пустыми щелями зрачков в горизонт, не чувствуя ни ласки, ни жестоких побоев, равнодушные к пище и зову. А потом без видимой причины, без предупреждения этот странный взгляд ловил какое-то движение, и коза бросалась в атаку, била копытами и рогами, снова и снова. Такие больные козы всегда пугали Кадена непредсказуемостью. От преображений Тристе у него так же сосало под ложечкой, но, пока оставалась надежда убедить ишшин вернуть девушке свободу, сказать этого Матолу было нельзя.

– Мне кажется, она истощена и перепугана, – наконец заговорил Каден, придав голосу холодную деловитость. – Вы ищете в ней кшештрим, кшештрим и находите. А я вижу только объятую ужасом девочку, которая ничем такого не заслужила. Я вижу, как вы терзаете мою союзницу.

Это и близко не лежало к правде, но глава ишшин словно ничего не заметил. Только сплюнул на камень пола.

– Чему, во имя Шаэля, учили тебя у хин?

– Наблюдать, – ответил Каден.