В день Святого Андрея, 15 ноября 1515 года, папа римский, Лев Х Медичи, въехал наконец в стены Флоренции через Римские ворота (Порта-Романья) в полной славе своего положения главы всего христианства, в своем облачении – в усыпанной драгоценностями тиаре и бесценной мантии – и в сопровождении огромной свиты из кардиналов, придворных, слуг и всего прочего. Ему показали новый фасад главного собора, котоpый, конечно, не успели бы построить из мрамора, но зато успели сделать из дерева и штукатурки, расписанной лучшими художниками Флоренции.

Перед фасадом все теми же быстрыми методами был поставлен бюст Лоренцo Медичи, отца папы Льва Х, под которым очень мелко (но так, что все же можно было прочитать) было написано: «Моему возлюбленному сыну».

Увидев этот бюст и прочитав надпись, папа Лев прослезился.

В Болонье, к сожалению, его встретили совсем не так. Он проехал со всем своим кортежем через улицы, где никто его не приветствовал, и когда он без всяких кликов «Да здравствует папа!» добрался наконец до Палаццо Публико (как назывался дворец, где располагались городские власти), его там никто не встретил. Король Франциск I приехал, сильно запоздав, – и сделал это, вне всяких сомнений, намеренно.

И разговор он повел сразу сугубо практический – папе было предложено передать Парму и Пьяченцу французским властям. Они принадлежали в свое время герцогству Миланскому – а герцог Миланский теперь он, Франциск I. Герцогство принадлежит ему и по праву завоевания, и по праву наследственного владения, потому что сын Лодовико Сфорца, герцог Массимилиано, продал свои права на Милан королю Франции и получит за это 30 тысяч флоринов – конечно, не все разом, а потом... А вот Парму и Пьяченцу папские гарнизоны должны сдать французам, немедленно и безотлагательно. Ну, спорить было трудно – папа согласился, хотя и продолжал спорить по поводу поддержки притязаний короля Франциска на трон Неаполя. Беседы вскоре стали носить более дружелюбный характер [3].

Папа, как тогда говорили, «дал кардинальскую шапку» старому учителю Франциска I. То есть он возвел его в сан кардинала. Король не остался в долгу и дал титул герцога Немюрского брату папы, Джулиано Медичи, – но потом потребовал небольшой подарок: мраморную античную скульптуру, «группу с Лаокооном» [4], недавно найденную в Риме. Она служила украшением папской коллекции античных произведений искусства – но делать было нечего, пришлось принять такое наглое вымогательство с любезной улыбкой.

Джулиано Медичи недолго пробыл герцогом Немюрским – он умер 17 марта 1516 года. Законных детей у него не было, так что даже и передать титул было некому. Все надежды Льва Х сосредоточились на его племяннике, Лоренцо, сыне Пьеро. Была организована сперва политическая, а потом и военная кампания против Урбино, тамошний герцог был отлучен от церкви, город Урбино захвачен и передан во владение Лоренцо. Вместо неслучившегося «герцогства Романья», которое папа Александр VI Борджиа помогал строить для Чезаре, начали возникать вполне ощутимые контуры нового «герцогства» между Романьей и Тосканой, которое папа Лев Х Медичи помогал строить для Лоренцо.

Но покуда это было дело будущего, а пока папа Лев расположился в Ватикане. Очередная ссора монахов – августинцы и доминиканцы спорили о том, кому из этих орденов должна быть поручена продажа индульгенций на территории Германии, – пока что его не слишком волновала. Мысли о том, кто станет следующим императором Священной Римской империи германской нации – то есть номинальным главой государей Германии, – тоже папу Льва Х пока не тревожила. Темные облачка на горизонте не обязательно могут означать ураган – и Лев Х следовал зовy своего сердца: наслаждался папством, которое даровал ему Бог.

Войн не было. Bсе ресурсы святого престола шли только на обслуживание и украшение папского двора. Медичи затмили Борджиа роскошью. Утверждалось, что за один только год папа Лев Х спустил все, что было накоплено его предшественником, Юлием II, в придачу к своему собственному доходу. Мало этого – он еще умудрился залезть в неоплатные долги.

С Льва Х драли до 40% годовых – больно уже рискованный он был заемщик, брал в долг под честное слово и без серьезного обеспечения. Банкирские дома Рима, Флоренции, Генуи и Сиены делали в то время поистине золотые дела. Франческо Веттори писал Макиавелли из Рима, что «папа так же неспособен отложить тысячу флоринов, как камень неспособен летать».

Мессир Веттори явно позабыл о метавших камни боевых катапультах, но в принципе мысль его вполне ясна.

Лев X тратил деньги без счета, исповедуя несформулированный пока еще принцип «после нас хоть потоп» [5].

Этот стиль жизни воспроизводился и ниже – кардиналы, патриции и даже обыкновенные богачи закатывали такие пиры, которые поражали послов, аккредитованных в Риме при святом престоле.

Как сказку, передавали историю, случившуюся в доме у одного сиенского банкира [6], который был так богат, что все предметы в его ванной комнате были сделаны из серебра. Когда папа почтил его визитом, ужин был сервирован в помещении, все стены которого были увешаны бесценными гобеленами, а гостям-кардиналам подавали еду на серебряных тарелках, украшенных – для каждого гостя наособо – его фамильным гербом.

Уж на что папа Лев Х привык к роскоши – но и он нашел уместным поздравить банкира с изяществом, богатством и вкусом, с которым в его доме убрана трапезная.

«Ах, ваше святейшество! – воскликнул банкир с подобающей скромностью. – Да какая трапезная? Это просто стойла моей конюшни...» – и приказал слугам убрать гобелены.

И действительно, все пиршество было устроено в конюшнях его дворца... Ну, надо полагать, их все-таки почистили перед тем, как развесить там занавесы и поставить столы.

Банкир этот вообще имел обыкновение к экстравагантным жестам – каждый день из его римского дворца в реку Тибр выбрасывали все его столовое серебро – идея была в том, что он никогда не ест с одной тарелки дважды. Ну, положим, это было не совсем так – тарелки кидали в определенное место, где заранее были раскинуты густые сети, и ночью их вытягивали вместе со всем их серебряным уловом – но жест, конечнo, производил впечатление...

Папские обеды устраивались тоже весьма изобретательно. Подавались, скажем, блюда из язычков павлинов. Из разрезанных пирогов вдруг вылетали соловьи. Это в том случае, если пирог был относительно невелик – а из большого пирога могли вылезти детишки-амурчики или карлики. Помимо гостей в пирах принимали участие и шуты. У папы Льва Х имелся даже шут-монах, доминиканец фра Мариано Фетти. Жизнь свою он начинал цирюльником и дорос до должности хранителя папских печатей.

Известен он был неслыханно вульгарным чувством юмора и еще и невероятным обжорством. Он мог сьесть четыре десятка яиц или две дюжины цыплят – а когда однажды в порядке шутки папа Лев угостил его пирогом с начинкой из ворон, вместе с клювами и перьями, он сьел и пирог, и всю его начинку.

Непременно присутствовал за столом и священник из Гаэты, фра Барабалло, который писал стихи, совершeнно ужасные по качеству, хотя он, по-видимому, искренне, был убежден в полном их совершенстве. Кто-то из гостей папы Льва однажды предложил увенчать Барабалло лавровым венком в римском Капитолии, как однажды это было сделано для Петрарки.