— Я так рада! — тихо сказала сестра Клара, обнимая Марианну. — Так рада, что у вашего странствия оказался счастливый конец.

Ален не знал, что делать. Другой берег реки пульсировал необычайной, таинственной энергией; он напоминал уже не просто заурядную бретонскую гавань, в которой отмечают обычный праздник, а Священную рощу.

Теперь за противоположным берегом Авена в бинокль наблюдала Лорин; Ален сходил за своей курткой и накинул ей на плечи.

— Вот мадам Женевьев, она принесла краны, чтобы открыть винные бочки… А вот Падриг ей помогает… А вот… — она помедлила и откашлялась, — мсье Поль, как он нарядился на праздник!.. А вот Клодин, батюшки, какой у нее живот, она на днях родит! Ах! Они показывают на Марианну! — восторженно воскликнула Лорин. — Она сегодня такая красивая!..

— А Жанреми ты видишь? — спросил Ален.

— Я не хочу его видеть, — отрезала Лорин и передала Алену бинокль.

Ален поднес его к глазам и увидел, как по ступенькам гостиницы поднимается Женевьев, а следом за ней — человек в сером костюме.

Когда тот вписал свою фамилию в бланк для прибывающих постояльцев и протянул его мадам Женевьев, та вздрогнула. Перечитала его фамилию еще раз.

Он так расфуфырился, что она его не узнала, да и жесткие вертикальные складки, сбегавшие от уголков рта к подбородку, ничем не напоминали того несчастного мужа, что несколько недель тому назад выступал по французскому телевидению, разыскивая свою исчезнувшую жену, — Лотара Мессмана.

— Где моя жена? — осведомился он на французском или, по крайней мере, на том, что считал таковым языком. Тогда Женевьев Эколлье впервые в жизни прибегла к обычной тактике французов: демонстративно не понимать никого, кто говорит не по-французски.

— Пардон? — надменно произнесла она.

«Маленький серенький зайчик, больше всего мне хочется бросить тебя в реку. Но ты вписал в бланк свою собственную фамилию, а не девичью фамилию Марианны, вот я, дура, поначалу ничего и не заметила».

— Моя жена. Марианна Мессман, — уже громче сказал он.

Женевьев пожала плечами и обогнула стойку регистрации, чтобы проводить Лотара в номер; при этом она повела его длинным путем, в обход, чтобы не пришлось идти через бальный зал.

«Эти французы, — думал Лотар, — заносчивые дряни». На всем пути сюда, в этот богом забытый уголок Бретани, эти мерзавцы отказывались его понимать. В ресторанах ему приходилось есть блюда, которые он не заказывал; когда он ехал на автобусе из Ренна в Кемпер, двое беззубых стариков плюнули на его бундесверовский значок, и он это стерпел; когда он искал остановку такси в Кемпере, его то и дело посылали не в том направлении, он поневоле выходил у одного и того же книжного магазинчика, торговавшего по преимуществу детективами, и продавщица стала с подозрением за ним наблюдать. Он вспомнил полученное десять дней тому назад письмо учительницы Аделы Бреливе. На весьма напыщенном школьном немецком, четким почерком — она сообщала, что считает своим «гражданским долгом» откликнуться на прозвучавший по телевидению призыв и сказать, что она подобрала означенную Марианну Мессман на шоссе возле Кердрюка и довезла до Конкарно, когда та путешествовала автостопом. Она обратила внимание, что эта дама назвалась чужим именем, но Адела, несомненно, ее узнала, а мсье Мессман пусть наведается в Кердрюк, в ресторан «Ар Мор», где, по слухам, наняли кухарку-иностранку.

Интересно, почему Марианна выбрала жизнь без него? Неужели она не могла больше выносить его общество?

О! А как же его взбесило, что эта женщина в вызывающем красном платье не хочет сказать ему, где Марианна! Наверняка ведь на этом празднике. Где наверняка пиво не подают, а только шампанское с лягушачьими лапками.

Лотара Мессмана тошнило от этой страны. Ну, хоть номер ему достался приличный. Из его окна открывался вид прямо на оживленную набережную.

Краем глаза Лотар заметил женщину в синем платье, с золотисто-каштановыми волосами до плеч, окруженную стайкой монахинь. Не может быть, чтобы это была Марианна. Марианна ниже ростом и… не такая привлекательная.

Лотар сходил за светлым бретонским пивом, которое подал ему через внешнюю стойку мрачный молодой человек, черноволосый, в красной бандане.

Мол с импровизированной танцплощадкой был переполнен: кругом возбужденно переговаривались женщины, смеялись мужчины, вертелись подростки; дети ловили друг друга под столами, поставленными вокруг танцевального настила.

Лотар стал протискиваться сквозь толпу, стараясь не замечать взглядов, которые бретонцы бросали на его элегантный костюм с шестью золотыми пуговицами. Он шел следом за женщиной в синем платье, цвет которого словно постоянно менялся, отражая лучи звезд и волны смеха. Когда она обернулась вполоборота на приветственный возглас изящно одетой дамы, державшей мундштук с сигаретой в обтянутой черной перчаткой руке, и махнула ей, у Лотара исчезли последние сомнения: женщина в синем платье — это все-таки Марианна.

Она показалась ему… выше ростом. Красивее. Неприступнее. Он отпил большой глоток пива. Отвлекшись на миг, чтобы поставить бокал, он потерял жену из виду. Вместо этого у него перед глазами выросла фаланга черных спин. Опять эти монахини.

Женевьев, слегка приподняв кончиками пальцев красное платье, элегантно поднялась по ступенькам на сцену. Один из оркестрантов галантно помог Марианне сесть на табурет, где ей предстояло играть. Женевьев объявила в микрофон: «Начнем fest-noz!»

«В тональности ми-бемоль мажор», — прошептала Марианна музыкантам. Она окинула взглядом толпу и рядом с Жанреми заметила Янна с блокнотом в руках. А возле него — Грету; та показывала ей два больших пальца. Рядом с Гретой — Симона; впрочем, он смотрел больше на Грету, чем на сцену.

Поль с Розенн вышли в центр танцплощадки, словно музыканты играли для них одних. Монахини, подняв головы, смотрели на Марианну с неподдельной благожелательностью. Отец Баллак добродушно усмехался, показывая кривые неровные зубы. Марианна ощутила, как постепенно расслабляется под сочувственными взглядами слушателей: она заметила, как засияли глаза Женевьев, как преисполнился желания взор Янна, как прижались друг к другу Паскаль и Эмиль, а Эмиль сложил ладони, точно молясь, чтобы этот бронтозавр-аккордеон издал приличный звук, как Колетт взяла за руки внучек Поля, — и возблагодарила богинь давно ушедших времен за этот миг и за то, что ее приняли так тепло.

Барабанщик задал настойчивый, завораживающий ритм. Потом Марианна закрыла глаза, представила себе, что она сейчас у моря, и взяла первые аккорды «Либертанго». Контрабасист подхватил мелодию, и Марианна открыла глаза; барабанщик ускорил темп, и вот уже самое знаменитое танго Пьяццолы делалось все более сильным и полнозвучным, как волны, вздымающиеся все выше и выше, как пламя, перекидывающееся от одного сердца к другому и охватывающее одно сердце за другим.

Вот уже на танцплощадке тесно стало от кружащихся пар, и когда вступила скрипка, волны поглотили и тех, кто сидели за столиками, лакомились мидиями и запивали их вином; они стали раскачиваться в такт музыке, когда бандонеон завоевал страстные акценты и синкопы.