А между тем 23 декабря 1903 г. Япония в ультимативной форме потребовала не только усиления своего протектората в Корее, но и выдвинула свои претензии на Южную Маньчжурию. В японской прессе развернулась беспрецедентная кампания против России. Барон Шибузава на собрании в клубе столичных банкиров заявил: «Если Россия будет упорствовать в нежелании идти на уступки, если она заденет честь нашей страны, тогда даже мы, миролюбивые банкиры, не будем в силах далее сохранять терпение: мы выступим с мечом в руке». На страницах газеты «Ници-Ници» появился лозунг: «Бейте и гоните дикую орду, пусть наше знамя водрузится на вершинах Урала».

Отношение же Николая II к дальневосточному кризису было более чем легкомысленным. Царь храбрился и называл японцев «макаками». Он громогласно заявлял, что у Японии де и войска настоящего нет, а в случае начала войны от японцев мокрое место останется. Дело дошло до того, что царь заявил японскому послу: «Япония кончит тем, что меня рассердит».

Министр внутренних дел Плеве страстно желал «маленькой и победоносной войны» для обуздания врага внутреннего в империи. В тон царю и министрам подпевала и пресса. Так, летом 1903 г. газета «Новое Время» писала: «…для Японии война против нас означает самоубийство». Военные приготовления велись вяло и нерешительно.

А поздней осенью 1903 г. Николай II подумал и решил… поехать с женой в гости к ее родственникам в Дармштадт. За компанию царь берет с собой военного министра и министра иностранных дел, а также группу генералов из своей военно-походной канцелярии. Историк М.К. Касвинов писал: «Эта группа сопровождающих поселяется во дворце герцога (брата царицы). С их помощью Николай пытается из Гессена руководить как делами империи вообще, так и в особенности действиями своего наместника на Дальнем Востоке Алексеева.

Для Вильгельма, напрягавшего в те дни все усилия, чтобы связать Россию вооруженным конфликтом на Дальнем Востоке, появление русского центра власти на германской территории было даром неба. На глазах у его разведки и генерального штаба ежедневно проходил поток секретной информации на восток и обратно. В герцогском дворце, кишащем шпионами кайзера (и первым среди них был сам гостеприимный хозяин), царские офицеры день за днем обрабатывали штабную документацию, шифровали приказы и директивы, расшифровывали доклады и донесения, поступавшие из Петербурга, Харбина, Порт-Артура. Изо дня в день немецкие дешифровальщики клали кайзеру на стол копии перехватов. Он был в курсе вех замышляемых ходов и маневров царского правительства на Дальнем Востоке, включая передвижение и боевую подготовку вооруженных сил. Вся переписка Николая оказалась перед Вильгельмом как открытая карта.

Установлено, что перехваченную в Дармштадте информацию кайзер передавал (по крайней мере, частично) японскому генеральному штабу. Витте ужаснулся, узнав об этой „вакханалии беспечности“ в компании, разбившей свой табор во дворце Эрнста Людвига Гессенского. Министра двора Фредерикса, прибывшего из Дармштадта в Петербург, Витте спросил, как тот мог равнодушно взирать на столь преступное отношение к интересам государственной безопасности. Фридерикс возразил: он обращал внимание государя императора на опасность утечки и перехвата сведений, но тот ничего не пожелал изменить. Осталось без результата такое же предостережение Ламздорфу, сделанное Витте».

25 января 1904 г. барон Комура отправил из Токио в Петербург телеграмму японскому послу Курино, где говорилось, что «японское правительство решило окончить ведущиеся переговоры и принять такое независимое действие, какое признает необходимым для защиты своего угрожаемого положения и для охраны своих прав и интересов».

Курино получил телеграмму в тот же день, а на следующий день, 26 января (6 февраля) в три часа дня, исполняя полученные из Токио инструкции, он передал графу Ламздорфу две ноты, в одной из которых говорилось следующее: «Императорское Российское правительство последовательно отвергало путем неприемлемых поправок все предложения Японии касательно Кореи, принятие коих Императорское (японское) правительство считало необходимым, как для обеспечения независимости и территориальной неприкосновенности Корейской империи, так и для охраны преобладающих интересов Японии на полуострове. В то же время Императорское Российское правительство упорствовало в своем отказе принять на себя обязательство уважать территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии, серьезно угрожаемую занятием этой провинции, до сих пор продолжающимся, несмотря на договорные к Китаю обязательства Российского правительства и его неоднократные заверения другим державам, имеющим интересы в этих областях. Указанные обстоятельства ставят Императорское (японское) правительство в необходимость серьезно обдумать меры самообороны, какие оно должно принять…

Императорское (японское) правительство не имеет иного выбора, как прекратить настоящие бесполезные (vaimes) переговоры.

Избирая этот путь, Императорское (японское) правительство оставляет за собой право принять такое независимое действие, какое сочтет наилучшим для укрепления и защиты своего угрожаемого положения, а равно для охраны своих установленных прав и законных интересов».

В другой ноте говорилось, что японское правительство, «истощив без результата все меры примирения, принятые для удаления из его отношений к Императорскому Российскому правительству причин будущих осложнений, и находя, что его справедливые представления и умеренные и бескорыстные предложения не получают должного им внимания, решило прервать свои дипломатические сношения с Императорским Российским правительством, каковые по названной причине перестали иметь всякое значение».

Передавая эти ноты, Курино заявил Ламздорфу, что японская миссия выезжает из Петербурга 28 января 1904 г.

В ответ на ноты, переданные японским посланником, Николай II приказал барону Розену со всем составом русской миссии покинуть Токио. Сообщая об этом решении российским представителям за границей особой циркулярной депешей, Ламздорф писал, что «образ действий токийского правительства, не получившего еще отправленного на днях ответа Императорского правительства, возлагает на Японию всю ответственность за последствия, могущие произойти от перерыва дипломатических сношений между обеими Империями».

Я умышленно привожу длинные цитаты из дипломатических документов, чтобы читатель сам мог оценить вздор наших историков, болтающих о внезапном, без объявления войны, нападении Японии на Россию. Не понять смысл японской ноты мог только полный идиот.

Надо ли говорить, что компетентные военные в России правильно оценили поведение японцев. 26 января в 10 часов утра о возможности неожиданного нападения японцев говорил в своей записке и сам начальник главного штаба генерал-адъютант В.В. Сахаров: «Стремясь настойчиво к войне с нами, японцы, приступив к переброске своих сил в Корею, в интересах обеспечения этой операции могут сами напасть на наш флот в районе настоящего его расположения и тем парализовать значение нашей морской силы в пункте, имеющем для данной минуты решающее значение. Казалось бы, что даже ввиду этого соображения нашему флоту небезвыгодно приступить к активным действиям и перенести их в район первоначальных операций японцев».