Судя по всему, перед Юдиным разыграли спектакль. Осознав, насколько велико в народе неприятие польского проекта, Выговский дал задний ход, а в оправдание устроенной в городах провокации через путивльского «друга» уведомил московский двор о расколе внутри старшины. Пусть в Кремле считают оппозицию автором одиозных «пунктов» Алексея Михайловича. В Кремле так и посчитали, ознакомившись 5(15) ноября 1657 г. с расспросными речами Николки Юдина. «Отписку» воеводы киевского А.В. Бутурлина, отправленную 10 (20) октября, в Москве получили 23 октября (2 ноября) 1657 г. К сожалению, ее противоречие обстоятельной «путивльской» хронике событий, похоже, не позволило отнестись к ней серьезно, хотя и та, и другая царю зачитывались.[10] В результате доказательства «шатости» Выговского ускользнули от взора Алексея Михайловича, и ему пришлось устраивать дополнительную проверку второму черкасскому гетману на верность России. На то потратили четыре месяца, драгоценные четыре месяца.

Выбор Выговского в пользу Польши к середине сентября 1657 г. наряду с русско-шведской войной и хрупким виленским перемирием в предвкушении призрачной польской короны вплотную приблизил Россию к повторению чего-то подобного смоленскому позору 1633 г. Тем не менее «великий государь» Никон никак не реагировал на тревожные сигналы со всех сторон. Как будто ему было все равно… Можно не сомневаться, впавший в прострацию патриарх довел бы страну до национальной катастрофы, не стой рядом с ним другой «великий государь», из династии Романовых. Алексей Михайлович, лично участвовавший в освобождении Смоленска, общавшийся со многими «Черкассами» Малой и Белой Руси, гордившийся званием избавителя православных от польской тирании, знавший о высокой цене этого избавления, поначалу с недоумением воспринимал демонстративную пассивность того, кто вдохновил всех на славное предприятие.

Если на первых порах упадок духа патриарха легко объяснялся рижским конфузом, то со временем бездействие святейшего превратилось в загадку, никому не понятную, даже августейшему ученику. Царь деликатно не докучал наставнику неудобными вопросами, избегал неприятных коллизий, задевавших самолюбие Никона, скрупулезно соблюдал публичный церемониал, подчеркивавший верховенство главы церкви. И даже больше. В течение 1657 г. дважды навестил важные для владыки мероприятия в патриарших подмосковных резиденциях — 30 апреля (10 мая) «оклад» хором в селе Троице-Голенищево подле Воробьевых гор, 16—18 (26—28) октября освещение соборного храма в Воскресенском монастыре на реке Истре. Кроме того, постоянно интересовался самочувствием первосвятителя в периоды отлучек того из Москвы в окрестные усадьбы. За пять дней — с 21 (31) по 25 мая (4 июня) — в село Воскресенское «со здоровьем» приезжало два царских гонца — стольник Иван Жданович Кондырев и Петр Дмитриевич Скуратов. В середине июня, в двадцатых числах июля и сентября, в первой декаде декабря на стройплощадку русского Нового Иерусалима с тем же являлся стольник Алексей Петрович Головин. Однако Никон словно не замечал высочайшего ободрения. Исправно служил по праздникам и воскресеньям, в храмах московских и загородных литургии, вечерни, заутрени и всенощные. Разъезжал по патриаршим селам Владыкино, Чернево, Нахабино, Троице-Голенищево, Красное (Воробьево) и Воскресенское. На Истре, где сооружался знаменитый архитектурный ансамбль, жил по два и три дня, не считая перечисленных выше длительных посещений на пять и более суток. А обязанностями главными — государственным управлением, в принципе, не занимался.

В середине октября Алексей Михайлович присутствовал на общем соборе духовной и светской знати. Обсуждали учреждение новых епархий. Постановили создать в Белгороде митрополию, в Смоленске и Мстиславле — архиепископство, в Вятке и Перми — епископство. Вакансии заполнили тут же. Митрополита Крутицкого Питирима перевели в Белгород, архиепископа Суздальского Филарета — в Смоленск, епископа Коломенского Александра — в Вятку. От патриарха зависело, когда им переезжать на кафедры. Никон распорядился об отъезде только епископа Александра, и то не сразу, а 5 (15) декабря 1657 г. Филарет аналогичное предписание ожидал не меньше полугода, а Питирим так и не дождался. Митрополия Белоградская и Обоянская возникла в мае 1667 г. Исполнение Никоном воли высших слоев московского общества примечательно. Он и не думал ее претворять в жизнь. Епископству же Вятскому и Великопермскому «повезло» исключительно потому, что патриарх рассорился с Александром Коломенским, который скептически отзывался о реформе обрядов и подчас фрондировал, помогая втайне нероновцам, но не Неронову. За что и поплатился почетной ссылкой из Москвы в Вятку.

А Алексею Михайловичу игнорирование «собинным другом» мнения высшего духовенства и Боярской думы плюс оскорбившая его клеветническая акция на Украине, по всей видимости, открыли глаза на печальную действительность. Если он продолжит попустительствовать любимому наставнику, то все закончится очень плохо. И жертвы, понесенные в боях за Смоленск, Могилев, Вильно, Ригу, Украину, окажутся совершенно напрасными. Никона надлежало отстранить от власти, и чем скорее, тем лучше. Но прежде не мешало разобраться с тем, каким образом выводить государство из западни, в которую оно попало по вине православного архипастыря.

Знаменательно, что 18 (28) октября 1657 г. датирована высочайшая грамота, извещавшая запорожских казаков об отмене вояжа к ним А.Н. Трубецкого, Б.М. Хитрово и Л.Д. Лопухина в виду благополучного преодоления войском анархического периода «междуцарствия». Иными словами, на посольство, спровоцировавшее кризис, вроде бы возлагалась роль коллективного регента до избрания нового гетмана. Так Алексей Михайлович дебютировал в качестве самостоятельного политика. Именно самостоятельного, ибо молодой Романов поступил не в духе официального великодержавного курса, на который ориентировался прежде, вынужденно замещая патриарха. К примеру, 23 февраля (5 марта) 1657 г. Боярская дума собралась, чтобы удовлетворить интерес шведского двора о судьбе посольства Г. Бьелке и очертить русский мирный максимум и минимум. Председательствовал Алексей Михайлович. Решили послов не отпускать до конца войны. Верхнюю планку мирных кондиций подняли до «Лифлянской земли и Корелы», нижнюю снизили до семи крепостей — Дерпт, Корела, Копорье, Нарва, Орешек, Ивангород, Новый городец. Хотя на ту пору царский штандарт развивался лишь над Дерптом и Новгородком «немецким»…