На Пасху 11 (21) апреля 1658 г. Никона пригласили за царский стол. 18 (28) апреля 1658 г. любимца патриарха, архимандрита Ново-Иерусалимского Истринского монастыря Стефана, рукоположили в архиепископы Суздальские и Торусские, преемником переезжавшего в Смоленск Филарета. Будь «собинные друзья» в конфликте, придворная хроника выглядела бы иначе. А именно так. 5(15) мая 1658 г. родного брата близкого патриарху боярина Никиты Алексеевича Зюзина, Григория Алексеевича Зюзина велено привезти из Путивля, «сковав, к Москве». «Того ж дни пожаловал государь в комнату [царевича Алексея Алексеевича] боярина князь Ивана Петровича Пронского». 7 (17) мая 1658 г. два великих посольства — Н.И. Одоевского и И.С. Прозоровского — обязали в кратчайший срок выехать в Вильно и под Нарву добиваться «мирного поставленья» с польскими комиссарами и свейскими послами. 16 (26) мая 1658 г. у опекаемого Никоном царевича Алексея Алексеевича появился «дятка» — И. П. Пронский. И еще, с 11 (21) мая 1658 г. царь начинает чаще уединяться в селе Покровском, возвращаясь в Москву ненадолго, как правило, по делу или для участия в важном придворном церемониале. Вследствие чего 20 (30) июня случится форменный скандал. Торжественно встретив грузинского царя Теймураза Давыдовича, «того ж дни пошел государь в село Покровское».

Нетрудно заметить, Алексей Михайлович с 5 (15) мая с патриархом весьма недоброжелателен, и, если опала Г.А. Зюзина для святейшего владыки — мелкий мстительный укол, то внедрение в окружение престолонаследника царского соглядатая, превращение его через полторы недели в главного воспитателя царевича, удар по самолюбию Никона очень чувствительный. И бегство в Покровское при каждом удобном случае тоже говорит о многом. Увы, хрестоматийные описания падения деспотичного первосвятителя на праздник Пресвятой Богородицы святыя Ризы, то есть 10 (20) июля 1658 г., некорректны. Во-первых, потому, что от власти Никон самоустранился без малого за полтора года до этого, со дня прибытия в Москву из «иверского» путешествия по стране, после чего Алексей Михайлович поневоле замещал патриарха, ведя государственный корабль в фарватере, святейшим государем намеченном. И никто, даже царь, до февраля — марта 1658 г. не помешал бы главному «кормчему» вернуться на «капитанский мостик» российского судна. Но тот так и не захотел.

Во-вторых, опять же никто не препятствовал бы Никону взяться за «штурвал» и в марте — апреле 1658 г., если бы он, признав прошлые ошибки, поддержал намерения царя в шведском вопросе. Патриарх не поддержал и не разъяснил почему. Отстаивание им своей непогрешимости стало фатальным. Его больше не подпустили к государственному рулю.

В-третьих, кульминация политического кризиса пришлась на первые дни мая, а не июля 1658 г. Сравним еще раз весеннюю хронику. До 18 (28) апреля отношения царя и патриарха в целом нормальные. После 5 (15) мая возникает неприязнь, с романовской стороны точно. Какое ключевое событие свершилось между крайними датами? Соглашение с Бьелке о мирной конференции! Конечно, от Никона таили, зачем Алмаз Иванов и Ефим Юрьев чуть ли не ежедневно отлучались из Кремля на южные окраины города. Это весьма облегчалось тем, что с 20 (30) апреля Никон уединился в любимом Воскресенском, где гулял «по деревням разных помещиков» и, самое любопытное, готовился к речному путешествию по Москве-реке до Коломны. По-видимому, в устье Истры, недалеко от Звенигорода, старец Игнатий со дня приезда патриарха в «Новый Иерусалим» спешно оборудовал струги всем нужным для предстоящего вояжа.

Между тем в столице царь 27 апреля (7 мая) распорядился шведов «перевесть с того двора в Китай на князь Лвов двор Шляковского и ружье отдать и быть до отпуску не взаперти, на воле… Перевесть их в четверг апреля в 29 день и послать с конюшни под послов корету, а под королевских дворян и под лутчих людей их верховые лошади против их приезду. А в пятницу быть им у бояр в ответе». Кстати, на дворе князя Льва Александровича Шлякова в 1655—1656 гг. квартировали австрийцы А. Аллегретти. А пятница выпадала на 30 апреля (10 мая), когда Бьелке, Эссен, Крузенштерн с Н.И. Одоевским, П.В. Шереметевым, Д.П. Львовым и обоими посольскими дьяками официально зафиксировали достигнутые договоренности о перемирии и открытии мирного конгресса в окрестностях Нарвы.

Можно не сомневаться, Никон узнал о том не от государя, а от своих слуг, наблюдавших в четверг 29 апреля (9 мая) торжественную процессию переезда «свейского» посольства через Москва-реку. 30 апреля (10 мая) гонец прискакал в Воскресенское, и… приятное плавание в Коломну пришлось отменить. 1 (11) мая восемь стрельцов-плотников из приказа Василия Пушечникова, делавших «черваки», и дорогомиловских ямщиков, возивших глину «в струги на очаги», рассчитали. Скорее всего, в первый день мая патриарх и возвратился в Москву (увы, казначей в расходной книге эту дату не отметил). Правда, не стоит думать, что Алексей Михайлович скрытничал в намерении порвать с Никоном. Отнюдь. За десять апрельских дней в Воскресенское от государя «со здоровьем» приезжали дважды — стольники князь Федул Федорович Волконский и Федор Прокофьевич Соковнин. Почему не Головин, догадаться просто. Дабы не проболтался о царском секрете. За четыре визита 1657 г. Алексей Петрович привык и к доброму слову патриарха, и к регулярному презенту в пять рублей. Так что вполне мог согрешить излишней откровенностью.

Впрочем, миссии стольников не единственное подтверждение сохранения высочайшей благосклонности к Никону до мая 1658 г. Царь в послаблениях шведам ограничился необходимым минимумом, который требовался дипломатическим протоколом. Обеспечения дипломатов провизией они не касались. Здесь по-прежнему ориентировались на порядок, введенный Никоном с 16 (26) июня 1656 г. — половина от первоначальной нормы. Без одобрения святейшего владыки его корректировать, похоже, не планировали. Алексей Михайлович осуществил то, на что имел право и неделей раньше, только 5 (15) мая: увеличил шведским гостям «поденной корм и питье, и пряные зелья мая с 5-го числа против прежняго, но чем им довано с приезду их в прошлом во 164-м году». Значит, накануне случился некий форс-мажор, ускоривший принятие монархом решения в пику Никону.

Этим форс-мажором и был разговор двух «великих государей» о русско-шведских отношениях в период между 1 (11) и 5 (15) мая 1658 г. Определенно, возмущенный патриарх учинил выволочку венценосному «сопляку», затеявшему без совета с наставником пересмотр всей внешнеполитической линии России? А «сопляк» возьми да и дай суровому ментору отповедь в духе: «Хватит. Я в ваших советах больше не нуждаюсь!» Вот вам и ссора, вот и крах «собинной» дружбы, а заодно и демонтаж политического верховенства патриарха. И все, отныне московской державой единолично управлял и по собственному разумению искал выход из ловушки двух войн «великий государь» Алексей Михайлович.

К сожалению, Никон, не осознав сего, попытался пообщаться с монархом еще раз, чего тот более не желал, почему и зачастил в Покровское. Скрывался там от нечаянного столкновения где-либо с первосвятителем, того добивавшимся. Патриарх тоже покидал Москву. Во Владыкино или Красное — на сутки, в дорогое Воскресенское — на несколько дней. Книга расходов зарегистрировала три отлучки в село, где сооружался монастырь, — 10 (20), 25 мая (4 июня) и 11 (21) июня. Причем в третий раз патриарх прогостил там до 20 (30) июня. И, разумеется, стольники «со здоровьем» в «Новый Иерусалим» уже не являлись. Даже на освещение Спасо-Преображенской церкви в июне. В Москву Никон из третьей поездки вернулся в день встречи грузинского царя, и тем же вечером царь московский демонстративно укатил обратно в Покровское. Патриарху бы смириться и набраться терпения. Он же, увы, опрометчиво торопил роковую развязку, и она не замедлила произойти.