Рисование давало возможность лучше узнать остров. Прежде Антигона никогда не писала такие ландшафты, и для нее поиск натуры превратился в приключение. Она открывала для себя много нового: сеть древних троп, пересекающих остров, неприступные каменные стены, водопады и ручьи, которые неожиданно представали взору. Андрос очаровал ее.

Она нередко заканчивала картину, находясь в горах, щедрыми движениями бросала на полотно темно-зеленые мазки, изображая острые пирамиды кипарисов, добавляла то маленькую белую церковь, то ветряную мельницу, то голубятню, чтобы придать работе завершенность. Ее никогда не утомлял вид храмовых куполов на голубом небе или руин замка на фоне заката.

Но в середине ноября, хотя дни еще стояли ясные, потянуло холодком. Однажды днем стало накрапывать, и внезапно обрушился ливень, который размыл краски на холсте. Волшебные дни на склонах холмов закончились.

В доме Антигона разложила свои работы на полу в столовой. Картины прогоняли ее одиночество, но теперь ей требовалась новая натура. Она убрала несколько пейзажей в свой портфель, и оттуда неожиданно выпал портрет сестры. Антигона сильно скучала по ней, и рисунок живо напомнил об Исмини. Несмотря на то что художница нещадно критиковала собственные работы, у нее никогда не возникало сомнения в своем даре рисовать людей. Портретное сходство было поразительным.

Вдохновленная портретом Исмини, на следующее утро она отправилась на поиски модели. Кислые физиономии горничных ее не устраивали.

Антигона решила пойти к морю, ведь прежде она всегда уходила в противоположную сторону — в горы, где можно было найти церквушку или развалины крепости, которые так часто появлялись в ее работах. И вдруг увидела дверь в скальной стене. Дверь была выкрашена в ярко-голубой цвет и на первый взгляд ничем не отличалась от обычной. Но на самом деле за ней находилась пещера.

На ее глазах дверь открылась. Навстречу Антигоне бросилась женщина, она размахивала руками и кричала:

— Нет! Нет! Нет! Нет!

Антигона замерла. Остановилась и женщина, уставившись на незваную гостью. Глаза у нее были ярко-голубые, как и дверь, а влажные спутанные волосы темны, словно гранит.

Обе неподвижно стояли несколько мгновений. Безумный взгляд женщины вызвал ужас у Антигоны. Потом женщина повторила, но теперь уже спокойнее:

— Нет, нет, нет, нет… — Ее голос перешел в шепот. — Извините. Бога ради, извините. Наверное, мне привиделся какой-то кошмар.

Антигона покачала головой.

— Не волнуйтесь, — сказала она, чтобы успокоить женщину, и сделала шаг назад.

© Ivan Smuk/Shutterstock (рамка)

Кристос предупреждал ее о «мокрой ведьме» которая живет в пещере, уходящей далеко вглубь горы. На острове было столько воды, что она в буквальном смысле сочилась из камней, выступала из земли, а со стен в домах капало. Пол в пещере был залит водой, и Кристос пересказывал слухи, что, мол, обитательнице подземелья вовсе не требовалось питья, поскольку она поглощала влагу через поры кожи. С ведьмы струилась и капала вода, мокрая, просвечивающая насквозь одежда облепляла ее тело, поэтому у пещеры часто крутилась стайка школьников, надеявшихся увидеть зад и грудь отшельницы. Люди говорили, что она может исцелять или насылать проклятие, а питается сырой рыбой, которую выхватывает прямо из волн. Большинство предпочитало держаться от ведьмы подальше; все, кроме нескольких рыбаков. Те знали, что рыбу голыми руками не поймаешь, и часто приносили женщине мелкую мариду, которую все равно не могли продать. Они надеялись, что за это она будет на часок-другой пускать их к себе в пещеру. И будто бы ведьма соглашалась, а до и после любовной игры пела им чистым, ангельским голосом.

Кошмар отпустил эту женщину, и Антигона разглядела, какое у нее точеное лицо — все черточки имели идеальные пропорции.

— Вы тут живете? — пробормотала художница, хотя ответ был очевиден.

Женщина кивнула.

— А вы здесь недавно? — спросила она в свою очередь Антигону.

— Да, довольно недавно.

— Я так и подумала, — произнесла отшельница и добавила после секундной паузы: — Не многие женщины останавливаются, чтобы поговорить со мной.

У меня-то выбора не было, подумала Антигона, но сказала другое:

— Рада была познакомиться, — и пошла дальше.

Весь день ее преследовало лицо той женщины — в нем были и сила, и безумие. Антигоне хотелось нарисовать ее.

Назавтра она приблизительно в то же время отправилась к голубой двери. Увидела выходящего из пещеры мужчину. Несколько секунд спустя Антигона набралась мужества постучать и услышала голос изнутри:

— Уходите. Мне сегодня не нужна рыба.

Антигона через закрытую дверь объяснила, кто она и чего хочет. Немного погодя удалось уговорить женщину впустить гостью.

— Вы можете зайти. Но ненадолго, — предупредила отшельница. — Не люблю попусту рассиживать.

Антигона вошла. Впотьмах она быстро набросала лицо женщины, остальное можно было доделать дома. Руки художницы повлажнели, и карандаш пару раз выскальзывал из пальцев. В полумраке вид у женщины был зловещий, но она казалась прекрасной.

Следующие несколько недель Антигона ежедневно по нескольку часов трудилась над портретом, работа поглощала ее, а результаты радовали.

Прежде чем она нанесла последние штрихи на портрет, нашлась еще одна модель.

В праздник Евангелисмос Антигона отправилась в большую церковь на холме. Вскоре она поняла, что будет там единственной из всего прихода. Никто больше не пришел послушать проповедь отца Минаса, потому что у него была репутация человека, распространяющего провокационные идеи. «Ты должна его избегать, — говорил ей Кристос. — Он опасен. Это второй Каирис».

Антигона видела на площади статую того, о ком говорил Кристос. Теофилос Каирис[61], уроженец Андроса, был священником и ученым, в девятнадцатом веке выступавшим за отделение Церкви от государства. Среди местных до сих пор находились те, кто считал, что он заслуживал отлучения от Церкви и ссылки за свои возмутительные высказывания, и некоторые полагали, что нынешний священник — последователь Каириса. Большинство обывателей сторонились отца Минаса, пока не требовалось совершить какой-либо обряд: крещение, венчание или похороны.

Антигона слушала проповедь, но мысли ее сосредоточились на выразительном лице священника. У отца Минаса были огромные глаза необычного овального разреза, длинные волосы и борода, закрывающая грудь. Он бурно жестикулировал, и его пальцы, изящные, как коклюшки, и такие длинные, каких она никогда не видела, завораживали ее. Говорил он страстно, и его сочный голос как нельзя лучше подходил для литургических песнопений.