— Я денег с вас за это не возьму, — улыбнулся он.

Лицо у него было грубое, морщинистое. Постоянное пребывание на солнце и на ветру придали коже цвет зрелого каштана. Она не могла сказать, сколько рыбаку лет — сорок или семьдесят, но в любом случае он был красив.

— Значит, любите рисовать? — спросил он, и его глаза сверкнули.

— Да, — ответила она и повернула к нему альбом, показывая акварель. — Можете взять, если хотите.

Рыбак рассмеялся.

— А где я повешу ваш рисунок? — спросил он, посмотрев на нее. — У меня на стенах нет места для искусства.

Только теперь она поняла, что лодка служит ему домом, и смутилась:

— Да, пожалуй. — Однако его дружеский тон придал ей смелости. — А вас можно нарисовать? Может быть, если я сделаю небольшой портрет, вы найдете для него место?

— Почему нет? Рисуйте, если это не мешает моей работе. На рассвете мне выходить в море, а прежде нужно закончить насадку наживки.

— Ну, до того времени я успею, — быстро проговорила Антигона.

Они час или около того молча занимались каждый своим делом. Антигона за это время сделала пять рисунков, один из них она отдала рыбаку.

В июне потеплело, и становилось все жарче, поэтому она с удовольствием работала в прохладе столовой (которую превратила в свою мастерскую). Высокие потолки радовали ее, как и деревянные ставни, не пропускавшие яркое солнце, и выложенный плиткой пол, охлаждавший ступни. Время от времени одна из горничных приносила ей свежий лимонад. Горничные были молчаливы и никогда ничего не говорили о ее полотнах.

Антигона долгие часы посвящала окончательной отделке картин. Она стала одержима своими творениями и на каждом портрете пыталась передать самую суть характера героя. У стены стояли четыре холста, написанные маслом, каждый шириной в метр (тот, на котором она изобразила Теодороса и Эйрини, был еще бо́льших размеров). Они казались ей незавершенными. Она пригласила местного плотника, и он с удовольствием сделал для нее несколько тяжелых массивных рам из темного дерева. Изображения предков в одеревенелых позах она заменила собственными работами, и теперь со стен на нее смотрели лица тех, кто скрашивал ее одиночество в последние месяцы.

Прошло больше года после отъезда Кристоса, и вот пришла телеграмма с известием, что его судно вернется через неделю. Антигона была счастлива — она с нетерпением ждала возвращения мужа, хотя и спрашивала себя, насколько чужим он предстанет перед ней. Запах его одежды давно выветрился. Антигона стояла под его портретом в коридоре и пыталась заново познакомиться с этим человеком. Она много месяцев не смотрела в ту сторону.

Вечером в день приезда хозяина столовая впервые за много месяцев использовалась по назначению. Антигона убрала мольберты, кисти и краски, а одной из горничной удалось очистить пол от брызг.

Антигона встречала мужа у дверей. Между ними, как она и предполагала, возникла некоторая отчужденность. Они не так уж долго были вместе, и им предстояло узнавать друг друга заново.

Они вошли в столовую, в которой все было готово для официального обеда. Кристос обошел стол, остановился, уставился на картины.

Поначалу он молчал. Он вглядывался в изображения «мокрой ведьмы» (Антигона изобразила ее полуобнаженной, с прядями волос, едва прикрывающими соски, и русалочьим хвостом), вольнодумца-священника с его выразительными руками, супружеской пары (которая в жизни больше напоминала отца и дочь) и явно чувственный образ грубоватого рыбака. Они встречали его взгляд и определенно смотрели на него с вызовом. Это были шедевры, яркие, почти живые. Но Кристос не мог оценить блеска этих работ. Ни в малейшей степени.

Наконец он заговорил. Почти неслышным голосом спросил:

— Где семейные портреты? Что ты с ними сделала? — Он не смотрел на жену, и его голос возвысился до оглушающего рева: — Сними их немедленно! СЕЙЧАС ЖЕ!

Он в ярости бросился прочь из столовой, она успела лишь заметить, что его лицо побагровело от злости.

Антигона, дрожавшая от потрясения и страха, вышла на кухню, где экономка готовила обед. Она и две горничные слышали крик кирие[62]Вандиса и ничуть не удивились. Они даже ухмылялись, когда Антигона открыла дверь кухни.

— Вы можете повесить картины на свои места? — спросила она дрожащим голосом. — А другие оставить в коридоре?

Тем вечером старые пыльные портреты трех почти неотличимых друг от друга бородатых мужчин и картина, изображающая корабль, вернулись на место, и выцветшая краска на стене снова стала выглядеть однородной.

На следующее утро за завтраком Кристос предъявил жене обвинения:

— Вот, значит, как ты проводила время, пока я был в море? Разве этого я ждал от жены? Чтобы она шлялась по улицам и рисовала проституток и извращенцев? Кого еще ты изобразила? — Пока Антигона пыталась выдавить ответ, он продолжил: — Как ты могла повесить это в моем доме? Вместо моих предков? Что еще ты натворила?..

— Еще несколько пейзажей… — удалось вставить ей.

— Видел, — бросил он. — Нашел портфель под кроватью. Идем со мной.

© Ivan Smuk/Shutterstock (рамка)

Она вышла следом на задний двор, выложенный плиткой, и увидела четыре свои картины, заваленные сухими ветками. Сверху лежал ее кожаный портфель. Антигона поняла, что огонь уже лижет ее работы, и крикнула:

— Ты не имеешь права!..

Кристос схватил ее за руку, чтобы она не смогла спасти свои полотна.

— Делай, что тебе говорят, — сказал он. — И проявляй уважение.

Гнев застил ему глаза — гнев, который жарче любого пламени.

Когда загорелся портфель, некоторые картины, скручиваясь в трубку, приподнялись над костром. Антигона увидела, как запылал портрет Исмини, вырвала руку из хватки мужа, пробежала через дом и выскочила на улицу.

Антигона знала, что рано утром следующего дня с острова отправляется паром, и была готова к любым последствиям своего поступка. Вскоре она стучала в дверь директора школы, и он охотно ссудил ее деньгами на автобус и на паром.

Несколько месяцев спустя она в благодарность прислала ему картину. Вознаграждение оказалось щедрым. Десять лет спустя Антигона стала знаменитой художницей, и директор школы продал ее пейзаж. Полученные деньги позволили ему наконец уйти в отставку.

Кристос Вандис продолжал плавать, и если изредка возвращался домой, то ненадолго. Антигона больше никогда не покидала Пирей. Особняк Вандиса теперь превращен в гостиницу.

Я, как и Антигона, только без красок и кистей, каждый день часами бродил по старым каменистым тропинкам, которые сетью оплетали остров. Но в отличие от художницы, я был не один. Ангелики взяла несколько дней отпуска в музее и присоединилась ко мне. Линии ландшафта здесь были мягкими, плавными, в отличие от пафосной Метеоры, — идеальная местность для прогулок. В эти теплые деньки моя кожа покрылась бронзовым загаром, и я стал похож на цыгана. И поистине цыганская свобода пьянила меня. Не уверен, что ты бы узнала своего старого знакомого, столкнись мы на улице.