башне замка. Не в спальню Рэндольфа, и в этом она находила пусть маленькое, но утешение. Комната оказалась удобной и хорошо обставленной, вполне подходящей для гостьи такого ранга. Но Констанция была здесь не гостьей. Она стала пленницей Рэндольфа.

Жюветта и Эмма беспомощно хлопотали вокруг госпожи, а она направилась к окну и распахнула ставни. Герцогиня увидела своих людей, столпившихся за воротами замка, смущенных и растерянных таким неожиданным поворотом. Вцепившись в щеколду так, что побелели костяшки пальцев, она сказала сквозь зубы:

– Чтоб им обоим вечно гореть в аду!

– Обоим, миледи? – решилась переспросить Жюветта и поспешно отступила назад, когда Констанция обернулась – девушка увидела, что глаза госпожи горят, как раскаленные угли.

– Да обоим! Моему трусливому мужу и анжуйскому исчадию ада, которому он служит!

* * *

Когда Ричард неожиданно прибыл в аббатство Фонтевро, Алиенора очень обрадовалась при виде едущего с ним рядом графа Лестера. Несмотря на согласие отпустить графа по условиям январского мирного договора в Лувьере, французский король не спешил это сделать даже после выплаты большого выкупа. В конце концов, чтобы убедить Филиппа соблюдать договор, Ричарду пришлось прибегнуть к помощи церкви. Теперь, улыбнувшись Лестеру, целующему ей руку, Алиенора выразила удовлетворение тем, что он, наконец, снова обрел свободу.

– Я тоже счастлив, мадам.

Граф с готовностью улыбнулся в ответ. Но не сказал больше ни слова о своем длительном заключении, и она с уважением отнеслась к этому нежеланию делиться подробностями неприятного опыта. Этому научило Алиенору наблюдение за борьбой сына с его собственными демонами в течение последних двух лет.

Оставив Лестера, Гийена и Моргана развлекать придворных дам Алиеноры, Ричард отвел мать в сторону, чтобы поговорить наедине. Они устроились на оконном сиденье, и Алиенора посмотрела на сына пристальным материнским взглядом. Он казался усталым, и это было неудивительно, ведь после возвращения из Германии он проводил почти все время в седле. Королеве подумалось, что даже будь сын без ума от Беренгарии, то все равно вряд ли смог бы уделить ей много внимания. Муж Алиеноры тоже был неугомонной душой и всегда в движении, но за время его царствования по крайней мере случались периоды мира. Ричарду не так повезло. Вместо того чтобы отмечать усталый вид сына или задавать вопросы о том, хорошо ли он спит и ест, Алиенора предпочла улыбнуться.

– Какой приятный сюрприз, Ричард. Не ожидала увидеть тебя в ближайшую пару недель, до начала твоего пасхального двора.

– Пасхального двора не будет, матушка. В прошлом месяце граф Честерский захватил Констанцию, когда та направлялась на встречу со мной в Нормандии. И бретонцы, ясное дело, уверены, что он сделал это по моему указанию.

– А это так?

– Нет. – Он откинулся на спинку сиденья, вытянув длинные ноги. – Я бы мог взять ее в заложники, если бы думал, что бретонцы согласятся обменять ее на Артура. Но я знаю, что они на это никогда не пойдут. Кроме того, я не отказывался от мысли убедить Констанцию отдать мальчика по собственной воле. Сомневаюсь, что есть на свете хоть одна мать, не желающая для сына короны. И сам я никогда не сделал бы этого так неуклюже. Мирные договоры нарушаются постоянно, но личную неприкосновенность нужно соблюдать.

– Что ты собираешься предпринять, Ричард?

– Ну, первым делом, придется подавить мятеж в зародыше. Некоторые бретонцы, самые обозленные, даже посмели предпринимать рейды в Нормандию. А после опять попытаюсь получить опеку над Артуром, не то бароны Констанции отправят его ко двору французского короля. Даже овца сообразит не искать убежища в волчьем логове, только не эти глупцы. – Он нахмурился и рассерженно покачал головой. – Для Филиппа не придумать лучшего повода соваться в дела Бретани. Если он станет контролировать это герцогство, то сможет разорвать морские пути между Англией и Аквитанией и использовать герцогство как базу для молниеносных атак на Нормандию и Анжу. Будь я проклят, если позволю такому случиться!

Видя тревогу матери, он сразу же постарался ее успокоить, выразив надежду, что демонстрации силы хватит, чтобы образумить бретонских баронов, и до серьезного кровопролития не дойдет. Алиенора ему не поверила, и после того, как сын удалился, отправилась прогуляться в саду в одиночестве, в сопровождении лишь своей борзой.

Она размышляла – настанет ли время, когда ей не придется бояться за сына всякий раз, как он решается вступить на вражескую территорию. О безопасности Гарри она не особенно волновалась. Но Гарри не был так безрассуден, как Ричард. Уж он бы не стал бы бросать вызов всему сарацинскому войску. Алиенора присела на деревянную скамью и со вздохом погладила мягкую шерсть собаки. К своему удивлению, она ощущала тень странного сочувствия к Констанции. Как ни мало нравилась ей эта женщина, ее похищение мужем слишком задело Алиенору. Даже теперь, спустя почти двадцать лет, она помнила собственное отчаяние в день, когда ее пленили, и до сих пор не могла забыть зловещий скрежет ключа, поворачивающегося в двери опочивальни в замке Лош. Не таким ли жестоким показался он и Констанции?

* * *

Кампания Ричарда в Бретани получилась краткой, но кровопролитной. Французские летописцы с благочестивым неодобрением отмечали, что он продолжал сражаться даже в страстную пятницу. Хотя бретонцам было не сравниться с ним на поле брани, опеки над племянником королю добиться не удалось – Андре де Витре успел спрятать Артура. Однако Ричард достиг своей цели – напомнил бретонцам о высокой цене мятежа, и когда он вернулся в Нормандию, бароны прислали переговорщиков для согласований условий мира и освобождения Констанции.

* * *

Несмотря на августовскую жару, в саду дворца в Ле-Мане кипела жизнь. Анна играла с Фернандо в же-де-пом[12], с большим пылом отбивая мяч. Сидя в тени мушмулы, Беренгария с улыбкой наблюдала за братом, в то время как Джоанна наблюдала за ней. Она радовалась, что невестка наслаждается визитом Фернандо, радовалась, что он решил навестить сестру по пути домой, в Наварру, поскольку этот год выдался для Беренгарии не особенно счастливым.

Ее очень расстроило, что Ричард отменил пасхальный двор, эту редкую для нее возможность побыть в роли его королевы на публике, как и известие о том, что муж проливал кровь в один из самых священных дней христианского календаря. И еще больше Беренгарию беспокоила