— Ба, какая встреча, господин Лесдигьер! — воскликнул Месье, осаживая скакуна и давая знак отряду остановиться. — Что это вы здесь делаете? Разгуливаете по Парижу в обществе друзей так, будто вас совершенно не касается, что сегодня режут ваших собратьев-гугенотов? Ах, да, ведь на вас опознавательные знаки, благодаря которым вы надеетесь остаться неузнанными! Желаете разделить участь вашего адмирала, которого поволокли на Монфокон, чтобы повесить там? Вижу, нашим товарищам довелось уже пролить кровь за святую веру; а вы? Вы даже не ранены! Ни одной царапины! Не кажется ли вам это несправедливым по отношению к друзьям? Ну да кто же может противостоять первой шпаге королевства! Посмотрим, сумеете ли вы нынче выдержать натиск десяти шпаг и сохранить свою жизнь, не пролив ни единой капли крови. Кстати, кажется, у нас есть небольшой счет друг к другу? Теперь самое время рассчитаться с долгами; вы, во всяком случае, заплатите мне за все сполна. Убейте этих еретиков, — крикнул он гвардейцам, — ибо это, кажется, последние из их главарей, которые еще остались в живых!

И его всадники бросились вперед.

Поначалу они нападали на гугенотов, не слезая с лошадей, но после того, как две из них упали на бок — одна со вспоротым брюхом, другая с перерезанными сухожилиями передних ног — и придавили при этом седоков, они спешились.

Лесдигьер был полон энергии и мужества, и такое явное неравенство сил лишь усиливало его задор, особенно когда он увидел ошибку противника, отказавшегося сражаться верхом. Но Матиньон и Шомберг отнюдь не разделяли его оптимизма и боевого настроя. Оба их легких ранения не причиняли особого беспокойства, но все же силы были у них уже не те: потеря крови давала знать. Лесдигьер понимал это и старался быть к ним как можно ближе, а потому вышло так, что они втроем заняли своего рода круговую оборону, так что подкрасться к любому из них сзади не представлялось возможным. Они могли, конечно, прислониться к стене одного из домов и обеспечить, таким образом, надежный тыл, но здесь были свои минусы, и каждый понимал это. Во-первых, неизвестно, кому принадлежал этот дом и не скинут ли им на головы с окон верхних этажей какой-либо предмет, например, бревно; во-вторых, заняв такую позицию, они представляли бы собою удобную мишень для стрелков, так что те могли бы свободно расстреливать гугенотов с любой из сторон, стоило только нападавшим расступиться, в то время как в нынешней ситуации трудно было произвести прицельный выстрел, не рискуя попасть в своих; и, наконец, им надо было перебираться на другую сторону улицы Сент-Оноре, откуда, собственно, им и надлежало начинать свой путь к мосту Менял; к тому же здесь легче было затеряться в узких и кривых улочках Луврского квартала. Поэтому они, отчаянно защищаясь и уже получив кое-какие ранения, понемногу смещались в сторону улицы Тиршап.

На счастье, никто из горожан, сновавших по улице Сент-Оноре вверх-вниз, не выразил желания помочь гвардейцам, хотя многие тащили на плечах аркебузы и пищали. Но, во-первых, было непонятно, почему католики сражаются с католиками, ведь на всех были одни и те же опознавательные знаки, и в таких условиях никто не решался прийти на выручку ни тем, ни другим, боясь самому оказаться потом в неловком положении. К тому же герцог Анжуйский, восседавший на жеребце и молча наблюдавший картину сражения, никого не звал. А каждый из тех, кто в эту ночь убивал и грабил во имя святой веры, тащил домой добро убитых гугенотов, а порою и католиков, и не имел никакого желания вмешиваться в дела дворян, рискуя при этом остаться без добычи. Поэтому каждый, бросая мимолетные взгляды на дерущихся, спешил поскорее пройти мимо, не забывая, однако при этом громко крикнуть «Да здравствует король!» или «Слава герцогу Анжуйскому и герцогу Гизу!» Были, впрочем, любопытные, которые стояли в отдалении и молча, наблюдали за схваткой, причину которой не понимал никто. И, рассудив, что дворяне-католики что-то не поделили между собой, а судьей в их борьбе выступает сам Генрих Анжуйский, они не вмешивались. Ждали исхода сражения, чтобы потом, когда все будет закончено, забрать себе одежду убитых и прочее, что при них найдут. Мертвым ведь одежда ни к чему, а на обнаженном трупе не написано его вероисповедание.

Сражение кипело с неослабевающей энергией: сверкали шпаги и кинжалы, металл яростно встречался с металлом, старался сломить сопротивление собрата, отчаянно звенел при этом, и рассыпал снопы искр. Лезвия натыкались на шлемы и кольчуги, резали, рубили их, ломались, тупились, но, повинуясь воле хозяина и его руке, вновь пытались вгрызться и живую плоть врага.

Постепенно вся группа переместилась в сторону улицы Тиршап. Оттуда тоже слышались душераздирающие крики, но шли они из домов, где шла яростная борьба и из окон продолжали выбрасывать обнаженные тела мужчин, женщин, стариков и грудных детей. Саму улицу можно было назвать пустой, если не считать нескольких человек, острыми баграми цеплявших трупы, а порою еще и живых людей, за головы и тащивших их в огромную общую кучу на берегу Сены прямо под окнами тюрьмы, где им вспарывали животы и топили в воде.

Лесдигьер получил уже несколько ранений: укол в грудь, рубленую рану и рваную царапину во всю щеку, которая сильно кровоточила. Он заколол двоих, но эта победа досталась дорогой ценой. Шомберг тоже вывел из строя двоих, корчившихся от боли на булыжниках, но и сам получил при этом три ранения. Матиньон зарубил одного гвардейца и легко ранил другого, но при этом сам получил удар в грудь, от которого едва устоял на ногах. На него сразу же набросились всей оравой, рассчитывая на легкую победу, но друзья пришли ему на помощь, взяв часть ударов на себя и заслоняя его своими шпагами.

Но вот, наконец, и перекресток. Совсем рядом, прямо за их спинами, дом адмирала. Кажется, его подожгли — в сторону Трагуарского креста тянулись клубы черного дыма.

Сейчас самый благоприятный момент для бегства, еще несколько минут — и с ними будет покончено: силы быстро иссякают. Но нельзя было уйти просто так, не сказав на прощанье последнего слова. И Лесдигьер крикнул Месье:

— Подлый и вероломный убийца! Тебе зачтутся все злодеяния на этом свете, а когда будешь гореть в адском пламени — на том! Вместе со всем твоим семейством! Час возмездия близок, и он наступит, запомни это, Генрих Анжуйский!

Затем, быстрыми и точными ударами сразив сразу двух гвардейцев, Лесдигьер крикнул друзьям: «За мной, гугеноты!», и все трое бросились бежать вниз по улице Тиршап.

Тут только Анжу понял, какую ошибку он совершил, не позвав на помощь аркебузиров, которые проходили мимо, или хотя бы солдат из городской милиции, вооруженных пиками и протазанами. Теперь от его отряда осталась жалкая горстка, которая не решилась преследовать беглецов, поскольку каждый из них был ранен и уже с трудом держался на ногах. Видя это, Месье позвал на помощь нескольких горожан с ружьями и ножами, стоявших поблизости, еще не обремененных награбленным добром. Те, почуяв легкую добычу, вопя во всю глотку, бросились догонять гугенотов. Но те уже свернули на улицу Мальпароль, и когда преследователи достигли перекрестка, куда выходил своим торцом дом адмирала, то в растерянности остановились: куда же теперь идти — на улицу Бетизи, на Монетную или Мальпароль? Разбивать силы не имело смысла, их и так было не слишком много, а гугеноты вполне могли поджидать за углом одного из домов. И поскольку улицы были узки, а опасаться за жизнь приходилось не только гугенотам, но и самим католикам, то они решили пойти туда, где было наиболее людно, а именно на Мальпароль. Но пока они так размышляли и советовались, беглецы успели повернуть на Бурдонне. Убийцы, промчась галопом и никого не встретив, свернули на Лавандьер и, увидев какого-то бегущего человека, бросились в сторону перекрестка с улицей Дешанжер, не забывая оглашать окрестности громкими криками: «Бей еретиков!» и «Смерть гугенотам!»