Ничего не ответив и понимая, что настаивать бессмысленно, все трое покинули этот дом и направились к башням Шатле, откуда вел путь на мост Менял.

Благополучно миновав Гранд-Шатле и обогнув площадь перед башнями, они вышли на мост. Никто их здесь не задержал, напротив, парижане и солдаты из швейцарской гвардии в стальных шлемах и нагрудниках выражали сочувствие трем «католикам», так сильно пострадавшим в многочисленных схватках с гугенотами, как вдруг на самом мосту они увидели Таванна в окружении нескольких офицеров из королевской гвардии. Маршал стоял к ним спиной и отдавал офицерам приказания, а в это время горожане сбрасывали с моста в Сену тела гугенотов, которых приводили из Города и убивали прямо здесь же; других отлавливали на мосту — это были те, что пытались пробраться из Города к Университету. Там гонения на протестантов были не так сильны, там можно было, проявив некоторую долю сообразительности, укрыться пусть даже в каком-нибудь из коллежей, а оттуда можно выбраться из Парижа водным путем.

Какая-то монашенка во власянице внезапно вбежала на мост и, увидев солдат, в нерешительности остановилась. Нельзя было бежать, сие было уделом тех, кто прощался нынче с жизнью за веру. Кажется, она поняла это, но поздно. Один из швейцарцев, в каске и с протазаном, довольно долго глядел на нее, потом ткнул локтем того, что был рядом:

— Смотри, никак монашенка эта не из числа невест Христовых.

Его товарищ обернулся. Взгляд — туда, куда указывал глазами швейцарец.

— С чего ты взял? — спросил он, не разделяя, похоже, убеждений напарника.

— Больно уж резво она вбежала на мост, будто за ней гнались.

Собеседник ничего не ответил, но теперь пристальнее стал смотреть на женщину. Та увидела это и, продолжая шагать, сделала вид, будто не замечает направленных на нее взглядов. И всё бы, вероятно, обошлось, но внезапный порыв ветра приподнял подол власяницы, и под ним мелькнула мирская одежда.

— Гляди-ка, — крикнул первый второму, который к тому времени, утратив интерес к женщине, стал смотреть на тех, кого солдаты вели на мост, подталкивая древками копий, — да на ней цветная юбка! Это же еретичка, хватай ее!

Оба бросились к монашенке, схватили ее, сорвали власяницу. Так и есть! Поняв, что она погибла, женщина попыталась вырваться, но швейцарцы крепко держали за руки. Она была молода, ей не хотелось умирать, но ее не спрашивали, смерть была сильнее воли к жизни.

— Вот она! Еще одна еретичка попалась! — закричали швейцарцы.

К ним подошел один из дворян, стоявших неподалеку, по имени Жан де Дюрфор.

— А ну-ка покажите мне эту красавицу! — раздался его громкий голос и, подойдя ближе, он приподнял голову несчастной женщины за подбородок. — Кажется, я ее узнаю; если мне не изменяет память — это Мадлен Бриссоне, вдова только что почившего господина Д'Иверни, и, поскольку место докладчика в совете весьма кстати освободилось, то его жена уже никому не нужна.

— Сударь, отпустите меня, умоляю вас, — взмолилась мнимая монашенка, — я беременна, я жду ребенка… Я готова внести выкуп за свою жизнь!

— Выкуп? — усмехнулся Дюрфор и вытащил из-за пояса кинжал.

Госпожа Бриссоне истошно закричала, но это не возымело никакого действия на палачей. Таких криков они слышали сегодня много.

— Отрекайтесь от своей веры, мадам! — громко потребовал Дюрфор, уколов женщину в спину острием кинжала.

Она почувствовала этот укол и похолодела. Прямо напротив холодной стали — ее сердце.

— Тогда вы сохраните мне жизнь? — все еще надеясь, пролепетала она.

— Вероятно. Во всяком случае, тогда мы подумаем и о нашем выкупе, и о ребенке, которого вы носите в чреве.

— Отрекаюсь! Пощадите! Я принимаю вашу веру! Отныне я не протестантка!.. Вы верите мне?..

И с мольбой вперила взгляд в холодные глаза. Ее палач внезапно рассмеялся:

— Вам я верю, мадам, а вашему ребенку — нет. Он не отрекся.

И, обняв ее спереди за шею, чтобы не упала, всадил ей в спину кинжал по самую рукоять. Пропоров власяницу, дымящееся кровью лезвие вышло ниже его руки через грудь.

Хладнокровно выдернув кинжал, Дюрфор хотел вытереть его об одеяние мнимой монашенки, но женщина уже упала лицом вниз: рано он убрал руку. Пришлось нагнуться. Ее ладонь оказалась прямо на носке его сапога. Почувствовав, как бьются в конвульсии ее пальцы и увидев, как в сторону того же сапога пополз ручей крови изо рта убитой, Дюрфор отошел, дав знак швейцарцам бросить тело с моста в реку.

Видя все это и рассчитывая пройти незамеченными, друзья наши уже было миновали группу офицеров и отошли на добрый десяток шагов, как вдруг один из тех, кто окружал Таванна, воскликнул:

— Шомберг! Клянусь бородой Иосифа, что это он! Постой, куда же ты? Не хочешь повидать старых товарищей? Нет, клянусь ликом Богородицы, я заставлю тебя обернуться и поздороваться со мной!

И он помчался догонять гугенотов. Как быстро они ни шли, он все же догнал их и вцепился Шомбергу в раненое плечо. Тот скрипнул зубами от боли и повернул голову.

— Ну вот, — вскричал офицер, — видишь, я не ошибся, это действительно ты! Что же не узнаешь давних друзей, а ведь мы вместе служили когда-то коннетаблю Монморанси! Э-э, да вы весь в крови, кто это тебя так отделал? Да ты и бледен, как мертвец… Постой, ведь мне говорили, что ты стал гугенотом…

Он посмотрел на спутников Шомберга, побледнел и испуганно сделал шаг назад.

— Лесдигьер?.. Вы?.. Гугенот?.. И Матиньон!

— Бога ради, — тихо проговорил Шомберг, — прошу тебя, не выдавай нас, хотя бы ради старой дружбы. Если ты подымешь крик, нам придется проститься с жизнью.

— А-а, понимаю, — произнес давний знакомый Клод де Ла Шатр, тот самый, что отдал однажды королю Франциску II свой кошелек. — Тебе и твоим друзьям пришлось нелегко этой ночью. Наверное, вас здорово потрепали в Лувре?

— Если бы в Лувре! На Сент-Оноре нам довелось повстречать Месье с его солдатами. Хорошо еще, что их было немного.

— Ого! Встреча эта, видно, обошлась недешево, удивляюсь, как удалось выбраться живыми. Но я вижу на всех вас повязки и кресты. Это поможет избегнуть смерти в чудовищной свалке, к которой я и сам испытываю отвращение, ибо здесь брат убивает брата, чтобы занять его место, сын отца из-за любовницы, а дочь выдает убийцам мать, потому что хочет завладеть ее богатством и домом. Эта ночь удобна для того, кто давно мечтал свести с родственниками или друзьями личные счеты. Однако, как бы там ни было, а сегодня католики истребляют гугенотов по приказу короля. Но в моей душе еще осталось кое-что от порядочности и офицерской чести, и я не позволю себе выдать вас, господа, невзирая на ваше вероисповедание, до которого мне нет никакого дела.

— Вы благородный человек, Ла Шатр, — произнес Лесдигьер. — Клянусь вам, я не забуду этой встречи.