Я подумал, что теперь понимаю слова дона Хуана, неоднократно от него слышанные: реальная привязанность не может основываться на взаимной выгоде. Я бы с радостью навек остался слугой человеческой матрицы, и не за то, что она мне что-то дает — ведь дать она ничего не может, — а просто из-за чувства, которое я к ней испытывал.

Я ощутил, как что-то потянуло меня прочь. Прежде чем исчезнуть, я закричал, что-то обещая человеческой матрице, но закончить не успел — мощная сила подхватила меня и сдула прочь. Я стоял на коленях посреди моста, а собравшиеся вокруг крестьяне надо мной смеялись.

Подошел дон Хуан, помог мне встать и отвел домой.

— Человеческую матрицу можно видеть в двух различных образах, — начал он, как только мы сели, — в образе человека и в образе света. Все зависит от сдвига точки сборки. При поперечном сдвиге ты видишь образ человека, при сдвиге в среднем сечении человеческой полосы матрица — это свет. Сегодня ты сдвинул точку сборки в среднем сечении. Только это имеет значение.

— Позиция, в которой человек видит человеческую матрицу, очень близка к позиции тела сновидения и барьера восприятия. Именно по этой причине новые видящие настаивают на необходимости увидеть и понять человеческую матрицу.

— А ты уверен в том, что понял, чем в действительности является человеческая матрица? — спросил он с улыбкой.

— Уверяю тебя, дон Хуан, — я полностью отдаю себе отчет в том, что такое человеческая матрица, — сказал я.

— Но, подходя к мосту, я слышал, как ты кричал матрице какую-то чушь, — заметил он с язвительной улыбкой.

Я сказал, что чувствовал себя бесполезным слугой, который поклоняется бесполезному господину, и все же искренняя привязанность заставила меня пообещать ему свою любовь.

Дон Хуан нашел это весьма занятным и смеялся до тех пор, пока чуть не задохнулся.

— Бесполезное обещание, данное бесполезным слугой бесполезному господину, — прокомментировал он и снова захлебнулся смехом.

Отстаивать свою позицию мне не хотелось. То, что я чувствовал по отношению к человеческой матрице, было с моей стороны даром, взамен за который я даже не думал что-либо получить. И бесполезность данного обещания не имела ровным счетом никакого значения.

Глава 17. Путешествие в теле сновидения

Дон Хуан сказал, что мы с ним едем в Оахаку в последний раз. С предельной ясностью он дал мне понять, что после этого мы никогда уже с ним там не встретимся.

— Может быть, чувства мои еще вернутся в эти места, но сам я полностью — никогда, — сказал он.

Несколько часов мы с доном Хуаном бродили по городу, он разглядывал такие обычные вещи, как блеклость стен, далекие очертания гор, узор трещин на асфальте, лица прохожих. Потом мы вышли на площадь и сели на его любимую скамейку. На ней никто не сидел, впрочем, как и всегда, когда дон Хуан этого хотел.

Во время этой прогулки по городу я изо всех сил старался почувствовать настроение печали и тоски, но у меня ничего не выходило. В предстоящем уходе дона Хуана странным образом было что-то праздничное. Он объяснил, что это предчувствие неукротимой энергии абсолютной свободы.

— Свобода подобна заразной болезни, — сказал дон Хуан. — Она передается, а носитель ее — безупречный Нагваль. Люди могут этого не ценить — ведь они не желают освобождения. Свобода страшит. Запомни это. Но не нас. Почти всю жизнь я готовился к этому моменту. То же будет и с тобой.

И он несколько раз повторил, что на той ступени, которой я достиг, никакие рациональные соображения не должны вмешиваться в мои действия. Он сказал, что тело сновидения и барьер восприятия — это позиции точки сборки. Знание этого имеет примерно такое же важное значение для видящих, как для современного человека — умение читать и писать. И то, и другое достигается многолетней практикой.

— Очень важно для тебя прямо сейчас вспомнить тот раз, когда твоя точка сборки достигла определенной позиции, благодаря чему ты смог сформировать тело сновидения, — сказал дон Хуан с особой настоятельностью в голосе.

Потом он улыбнулся и объяснил, что времени осталось очень и очень мало. Воспоминание моего главного путешествия в теле сновидения должно сдвинуть мою точку сборки в позицию преодоления барьера восприятия. Там может быть собран другой мир.

— Тело сновидения называют по-разному, — продолжил дон Хуан после длительной паузы. — Лично мне больше всего нравится название «другой». Этот термин принадлежит древним видящим, как и их настрой. Настрой их меня не трогает, а вот что касается термина, — тут я вынужден признать — он мне нравится. Другой. Что-то таинственное и запретное. Как и от самих древних видящих, от него веет тьмой и тенями. Толтеки говорили, что другой всегда приходит окутанный ветром.

В течение всех лет обучения дон Хуан и видящие его отряда пытались заставить меня осознать, что человек может одновременно находиться в двух разных местах, что мы можем испытывать нечто вроде раздвоения восприятия.

По мере того как дон Хуан говорил, я начал припоминать нечто столь основательно забытое, что сначала возникло впечатление, будто я лишь слышал об этом. Постепенно, шаг за шагом, я осознал, что вспоминаю свой собственный опыт.

Я находился в двух разных местах одновременно. Это произошло однажды ночью в горах Северной Мексики. Весь день мы с доном Хуаном собирали растения. Когда мы остановились на ночлег, я буквально валился с ног от усталости. Как вдруг с порывом ветра прямо передо мной возник дон Хенаро, чуть до смерти меня не перепугав.

Сперва я заподозрил неладное. Я решил, что дон Хенаро все время прятался в кустах, ожидая, пока стемнеет, чтобы столь пугающим образом появиться из ниоткуда. Но, глядя на то, как он скачет вокруг, я заметил, что этой ночью он какой-то очень странный. Было в нем что-то не то, вполне осязаемое и реальное, но мне оно никак не давалось.

Он шутил и плясал вокруг, производя действия, которые рассудок мой отказывался понимать. Дон Хуан хохотал, как идиот, при виде моего крайнего замешательства. В подходящий с его точки зрения момент он сдвинул мой уровень осознания, и какое-то время я видел дона Хуана и Хенаро как сгустки света. Хенаро не был тем доном Хенаро из плоти и крови, с которым