Его время.

Прошлое и будущее блестящего офицера Императорского флота лейтенанта Иванова В.И. Чуть ниже гравировки мастерской Bureau между усиками стрелок на циферблате виднелись окошки счетчика-календаря…

«Что?!» – приподнялся лейтенант на локтях.

– Не ваши молитвы, часом, услышаны? – иронически поинтересовалось чье-то лицо с быстрыми мышиными глазками за линзами пенсне, с бородкой – клинышком смоленой пакли – как у уездного доктора.

И впрямь молодой человек в белом халате, с латунным кулоном стетоскопа, замкнутом на стоячем крахмаленом воротнике.

Он зачем-то повел перед глазами Вадима сухим, желтоватым от табака пальцем:

– Превосходно. Взгляд фиксируется.

– Это ведь хорошо? – неуверенно спросил женский голос откуда-то из-за головы Вадима.

– Это превосходно! – повторил «уездный доктор». – Из состояния так называемого странного бодрствования пациент либо выходит, либо отходит. В мир лучший этого.

«Странного бодрствования?» – как-то мельком удивился Вадим, но не успел и не сумел сосредоточиться на этом непонятном определении. Куда как больше его волновало сейчас: «А вдруг и этот встревоженный женский голос обретет плоть реальности? А вдруг это не будет таким же обманом, как напольные часы и корабельные склянки, и?.. Вдруг это будет она?..»

Он попытался сесть и тут же понял, если не с точностью прочитанного диагноза, то по сути, что такое это, упомянутое молодым доктором, «странное бодрствование».

Он ни шелохнулся.

Несмотря на безотчетный мускульный порыв.

Несмотря на всю полноту его ощущения и детально прописанную привычкой картинку – вот он сбрасывает с груди суконное больничное одеяло, клейменый угол простыни, садится и оборачивается через плечо, ухватившись за край кровати…

На самом деле ни одна складка одеяла не дрогнула, не скрипнул панцирь кровати, ни на дюйм не сдвинулся краснодеревный гроб напольных часов в поле зрения, жестко ограниченном белыми холмами подушки.

Он не спал, не бродил даже в тумане дремы, но он – блистательный лейтенант флота Иванов В.И. – выглядывал из собственного неподвижного тела как из амбразуры заклинившей артиллерийской башни. Не способный ни выйти, ни даже позвать на помощь.

«Более того, – внутренне похолодел Вадим. – Вполне возможно, что никто и не знает, что я здесь? Не подозревает даже, что я еще есть в этом мертвом теле?!»

Вот и доктор без тени смущения, словно патологоанатом в покойницкой, пустился в объяснения, нисколько не стесняясь лежащего перед ним пациента.

Или уже бывшего?

«Или я для него уже труп? – скосил Вадим глаза на клинышек черной докторской бородки, пришедшей в движение. – Одно лишь тело, в котором окончательно затухают реакции, как у лягушки, препарированной бессердечным студентом-медиком?..»

– Заграничные светила называют похожие состояния «апаллический синдром» от латинского pallium – плащ головного мозга, – разглагольствовал тем временем доктор. – Я бы назвал менее поэтически – «шоры на мозгах». Мозг бодрствует, но бодрствование это, как писали в прошлом веке, «странное». В том смысле, что непонятно, дух это бодрствует или одно только тело.

– Разве их можно разделить? – спросил тот же женский голос в девической нежной тональности. Спросил с явной надеждой на отрицательный ответ, но…

Доктор ответил. И, как показалось Вадиму, с каким-то непонятным удовольствием, прикрытым энциклопедическим равнодушием, с невольной улыбкой, невидной со спины:

– Вполне. Вы же не требуете от вашего кота, чтобы он, ласкаясь, читал вам стихи? С вас вполне достаточно, что он трется вам об ноги. И вы снисходительно смотрите на то, что кроме проявлений нежности он являет и прочие свидетельства своего биологического существования. Гадит, например, как сущий vulgaris… простите. Так и тут. Выговорите…

Доктор со вздохом потянулся к чугунному изножью кровати, где в петле суровых ниток висел журнал анамнеза.

– Вот… – сняв пенсне, близоруко уткнулся он носом в исписанные страницы. – Вы говорите, он различает день и ночь? А кто не различает? Любое, извините, животное. Всей разницы – кому на ночную охоту идти, а кому на утренний выпас. Глотает, если ему в рот сунуть ложку меда? Так этот нехитрый талант так и называется – глотательный рефлекс. Суньте ему в рот ложку дегтя – он и ее проглотит. Правда, потом наверняка выплюнет. Но ничуть на вас не обидится. Потому как обида – категория нравственная, с точки зрения медицинской науки – высшая нервная деятельность.

– Но… – возразила было девушка.

Если, конечно, это была девушка, а не пожилая сестра милосердия, сохранившая девичью свежесть голоса.

– Что? Он сам хватается за ложку? – опередил ее доктор все с той же виноватой улыбкой. – Так и это рефлекс – хватательный, – доктор иллюстративно принялся ловить щепотью пальцев что-то невидимое у себя в подоле халата. Точно как пропойца незримых собутыльников-чертиков с их назойливыми шарманками.

– Он, наверное, и вас хватал? – очнувшись, строго спросил «уездный доктор» до сих пор невидную собеседницу.

Та не ответила, но в молчании ее послышалась брезгливая нотка.

Доктор заметно смутился, принялся суетливо протирать стеклышки пенсне полой халата. Заговорил уже другим, притворно ободряющим тоном, как с неизлечимой больной:

– Единственным прогрессивным сдвигом можно назвать то, что… Подойдите сюда, – поманил он вдруг невидимую собеседницу. – Вот, он определенно реагирует на вас!

«Еще бы…» – Вадим дернулся, как ему показалось, всем телом, пронизанным нервным током от макушки до пят, и повернул голову, не успев даже подумать об этом или собраться с силами.

Легко, как прежде, но…

Как только он захотел, в силу привычки, поправить налипшие на лоб волосы, понял, что уже не сможет сделать этого. Ни за что. Даже если соберет в кулак всю волю, более того, всю детскую «рыцарскую» преданность «Ей»…

Его лицо, должно быть, исказила мучительная гримаса.

– Какие, однако, бурные реакции, – раздраженно проворчал «уездный доктор», не сумев скрыть теперь откровенно ревнивой интонации.

– А тут-то, что не так? – с натянутым равнодушием спросила его Арина, садясь на край кровати Вадима, у его колен, против лица. Посмотрела в лицо лейтенанту.

И это было единственной счастливой новостью последних минут.

Арина!

Все-таки это была она.

Обладательница голоса его единственной тут заступницы.

В этом новом и одновременно старом мире привычных вещей, среди которых он оказался вдруг и Бог весть как, но теперь понятно, что неспроста и недаром.

Арина.

Внучка вице-командора севастопольского яхт-клуба адмирала Млынова.

Та девушка у арочного окна, озаренного голубым фонарем клубной пристани, которая грустно поджала губу, проводя по стеклу пальцем в ажурной митенке, скользнула по нему взглядом синих глаз, явно не различив среди прочих лиц ресторана…

Страшная загадка, разрешившая так просто.

Оказалось – нет, не призрак детского воображения, – дочь неведомых королевских кровей, хозяйка таинственных замков, укротительница драконов…

Разрешилось просто: сняла царственную мантию, и под горностаем оказался чистый, но до желта застиранный халат сестры