«Естественная среда» – очень точное выражение, потому как сеансы проводились не в учебных зданиях университета, а в уютных гостиных, при свечах и под музыкальное сопровождение, так что случайный наблюдатель, доведись ему попасть на них, счел бы их скорее вечеринками, а не экспериментами, особенно потому, что в них обычно участвовали и сами экспериментаторы. (Лири и Алперт героически принимали большущие количества псилоцибина, а позже и ЛСД.) Лири, Алперт и их аспиранты действительно старались, по крайней мере вначале, записывать впечатления о своих псилоцибиновых трипах и писать отчеты о впечатлениях других людей, потому как чувствовали себя пионерами-первопроходцами, исследующими неведомые границы сознания, чего за предыдущее десятилетие работы по изучению психоделического ландшафта никто никогда не делал. «Мы были сами по себе, – писал Лири, впрочем не очень искренно. – В западной литературе почти нет ни путеводителей, ни карт, ни текстов, хотя бы даже признающих существование измененных состояний сознания».

Однако, имея довольно-таки богатый опыт в области полевых исследований, Лири все же удосужился написать небольшой теоретический труд, где рассматривалась идея «установки» и «обстановки» и где эти понятия впервые в литературе использовались в своем истинном значении и в должном контексте. Эти практичные термины, если нe сами понятия, которые они обозначают (а слава за их открытие по праву принадлежит Хаббарду), вполне хорошо отражают тот существенный вклад, который внес Лири в психоделическую науку. Те несколько работ, которые успели опубликовать Лири и Алперт за первые годы работы в Гарварде, стоят того, чтобы их прочитать, потому как они хорошо написаны, дают наглядную картину этнографии психоделического опыта и служат примерами текстов, в которых прослеживаются первые наметки пробуждения новой чувствительности.

Опираясь на ту идею, что судьбоносные озарения участников псилоцибинового проекта вполне могут найти широкое применение в социальной сфере, Лири и один из его аспирантов, Ральф Мецнер, задумали в 1961 году еще более амбициозный проект – эксперимент в Конкордской тюрьме, имевший целью доказать, что таящийся в псилоцибине потенциал, ведущий к изменению личности, может быть использован для снижения рецидивизма у закоренелых преступников. То, что этот смелый эксперимент вообще сдвинулся с мертвой точки, служит наглядным свидетельством как личного обаяния Лири, так и его коммерческих качеств, потому как подписаться и дать согласие на его проведение должен был не только тюремный психиатр, но и весь штат надзирателей.

Идея заключалась в том, чтобы сравнить уровни рецидивизма у двух групп заключенных, находящихся в тюрьме строгого режима, расположенной в городке Конкорд, штат Массачусетс. В ходе сеансов, проводившихся в самой тюрьме, первой группе, состоявшей из 32 человек, давался псилоцибин, и такую же дозу псилоцибина принимал вместе с ними человек из команды Лири – не из чувства сострадания к заключенным, как объяснил Лири, а чтобы они не чувствовали себя подопытными морскими свинками[30]. Еще один человек из команды Лири был сторонним наблюдателем: он следил за проведением сеанса и делал заметки. Второй группе заключенных препарат вообще не давался, как не применялось к ним и никаких специальных методов воздействия. Но что самое существенное: за людьми из этих двух групп в течение многих месяцев после их освобождения велось наблюдение.

Вскоре Лири сообщил о сногсшибательных результатах: через 10 месяцев после освобождения только 25 % реципиентов, принимавших псилоцибин, вновь угодили в тюрьму, тогда как в контрольной группе число угодивших в тюрьму превысило 80 %. Но когда Рик Доблин из МАПС (Международной ассоциации по предотвращению самоубийств) десять лет спустя скрупулезно воспроизвел Конкордский эксперимент, рассмотрев результаты по каждому субъекту, он пришел к выводу, что Лири сильно преувеличил статистические данные; в сущности, по уровню рецидивизма обе группы ничем существенно не отличались друг от друга. (Интересно, что даже в то время методологические недостатки исследований побудили Дэвида Макклелланда, заведующего кафедрой, написать Мецнеру язвительную записку.) Проанализировав научную работу, проделанную Лири, Сидни Коэн, сам психоделический исследователь, заключил, что «это были такого рода исследования, от которых ученых бросало в дрожь».

Куда более ощутимую роль Лири сыграл в другом, более заслуживающем доверия исследовании, проведенном весной 1962 года, – в Бостонском эксперименте, описанном в первой главе. В отличие от Конкордского эксперимента «чудо в Маршской часовне», как стали называть Бостонский эксперимент, безоговорочно удовлетворяло всем условиям полностью контролируемого психологического опыта двойным слепым методом. Ни самим исследователям, ни их подопечным – 22 студентам – не говорили, кто из них получил настоящий препарат, а кто – плацебо, и эта мера оказалась весьма действенной. Конечно, и Бостонский эксперимент был далеко не идеален; например, Панке утаил тот факт, что один из участников настолько возбудился под действием псилоцибина, что ему пришлось дать успокоительное. И все же главный вывод, к которому пришел Панке: что псилоцибин вполне способен вызвать у человека мистические озарения, «ничем не отличающиеся от тех (если не сказать: идентичные с теми), что описаны в литературе», – по-прежнему остается незыблемым, не говоря уже о том, что он вдохновил нынешнюю волну исследований, особенно тех, что велись в медицинском центре Джонса Хопкинса, где они были вновь воспроизведены (грубо говоря) в 2006 году.

Но главная заслуга в проведении Бостонского эксперимента по справедливости принадлежит Уолтеру Панке, а не Тимоти Лири, который с самого начала критически относился к его разработкам и даже однажды заявил, обращаясь к Панке, что возиться с контрольной группой, или плацебо-группой, – пустая трата времени. «Из этого опыта мы вынесли и усвоили одну вещь, – писал Лири по прошествии нескольких лет, – а именно: с нашей стороны было глупостью проводить опыт с психоделиками двойным слепым методом. Достаточно пяти минут – и уже никто никого не обманет».

* * *

К этому времени Лири во многом потерял интерес к науке и научной деятельности, потому как готовился к другого рода деятельности – торговле «психологической игрой», за что и был прозван «игровым гуру». (Вероятно, самая привлекательная черта характера Лири в том, что он не принимал себя всерьез, даже как гуру.) Ему давно стало ясно, что духовное и культурное значение псилоцибина и ЛСД значительно перевешивает любой терапевтический метод, применяемый к человеку. Как Хаббарда, Хаксли и Озмонда до него, психоделики убедили также и Лири в том, что они не только обладают целительной силой, благотворно воздействующей на человека, но и способны изменить само общество и спасти человечество, поэтому его миссия – служить этой цели, то есть стать пророком и нести это знание в массы. Создавалось такое впечатление, будто не он, а сами химические соединения разработали блестящую схему своего распространения, завладев мозгом этого харизматичного человека с мессианскими наклонностями.