«В Гарварде мы много размышляли о недавней истории, – пишет Лири об этом периоде своей жизни, – наивно полагая, что то было время (после узколобых и ностальгических пятидесятых) нетрадиционных замыслов и видений, и ясно при этом сознавая, что Америка покончила с прежней философией и теперь отчаянно нуждается в новой, эмпирической и вполне осязаемой метафизике». Необходимый фон для этих идей сформировали атомная бомба и холодная война, которые значительно ускорили сам проект, обеспечив ему дополнительные субсидии.

Переходу Лири от науки к евангелизму немало содейст-вовали также и некоторые деятели культуры из числа тех, кого он приобщил к психоделикам. Так, в декабре 1960 года на сеансе, проводившемся у него дома, в Ньютоне, побывал (и получил свою дозу псилоцибина) поэт-битник Ален Гинз-бург, человек, которому для роли визионера-пророка совсем не требовался химический стимул: он бы и так ее прекрасно исполнил. К концу своего экстатического странствия по внутренним мирам Гинзбург, спотыкаясь, спустился с лестницы, сорвал с себя всю одежду и заявил, что намерен голым гулять по улицам Ньютона, проповедуя всем и каждому новое евангелие.

«Мы будем учить людей любви, а не ненависти, – заявил он, – потому как отныне учреждаем новое движение в поддержку мира и любви». Не скрою, в его словах прямо-таки чувствуется только что вылупившийся из яйца и еще не обсохший желторотый юнец 1960-х годов. Когда Лири попробовал убедить Гинзбурга не выходить из дому (на дворе все-таки стоял декабрь), поэт подскочил к телефону и начал дозваниваться до лидеров мировых держав, Кеннеди, Хрущева и Мао Цзэдуна, пытаясь свести их вместе, чтобы они пришли к согласию и договорились об устранении существующих противоречий. В конце концов ему удалось дозвониться только до своего друга, писателя Джека Керуака, которого он почему-то назвал Богом («это же БООООГ») и которому настоятельно советовал отведать волшебных грибов.

И не только ему, но и всем другим.

Гинзбург был убежден, что Лири как человек (и к тому же гарвардский профессор) идеально подходит для того, чтобы возглавить новый крестовый поход – психоделический. Для Гинзбурга тот факт, что «колыбелью» нового пророка служит Гарвардский университет, альма-матер только что избранного президента, был свидетельством разыгрывающейся на глазах «исторической комедии», где был «только он, единственный и неповторимый доктор Лири, уважаемый человек, мирянин, взваливший на себя бремя Мессии». Слова знаменитого поэта не пропали втуне, а упали благодатным семенем на плодородную, обильно политую и унавоженную почву эго Тимоти Лири. (Одно из множества парадоксальных воздействий психоделиков на сознание человека заключается в том, что они содействуют растворению его эго; но в ряде случаев и у некоторых людей это приводит к непомерному раздуванию их эго и завышению самооценки. Якобы приобщенный к великой тайне Вселенной, реципиент, то есть получатель этого знания, поневоле чувствует себя особенным человеком, выбранным для великих свершений.)

Хаксли, Хаббард и Озмонд разделяли это владевшее Лири чувство исторической миссии, но у них были совершенно другие представления о том, как наилучшим образом ее осуществить. Все трое были склонны к спиритизму, более ориентированному не на спрос, а на предложение: сначала ты должен стать частью элиты, а уж потом позаботиться о том, чтобы новое сознание просочилось в массы, которые, возможно, вовсе еще не готовы к восприятию такого потрясающего опыта. Для них негласным образцом служили элевсинские мистерии, во время которых греческая элита собиралась в тайном месте, принимала священный kykeon и всю ночь предавалась мистическим откровениям. Но Лири и Гинзбург, оба суровой американской закваски, были полны решимости демократизировать духовидческий опыт, сделать запредельное доступным для всех и каждого, причем прямо сейчас. Разумеется, это великое благо стало возможным только благодаря психоделикам: впервые осуществить это на деле позволило развитие техники. Годы спустя гарвардский профессор, психиатр Лестер Гринспун отразил этот явление в книге «Новый взгляд на психоделические наркотики», написанной им в соавторстве с Джеймсом Бакаларом: «Благодаря психоделикам для массового туризма стали доступны психические территории, которые прежде исследовали лишь немногочисленные отряды бесстрашных авантюристов, в основном религиозных мистиков». Или поэтов-духовидцев, таких как Уильям Блейк, Уолт Уитмен и Ален Гинзбург. Теперь же с помощью плоской круглой таблетки или квадратной «промокашки» любой мог воочию почувствовать и испытать то, что до них пытались донести Блейк и Уитмен.

Но эта новая, духовная форма массового туризма поначалу не пользовалась особым успехом, потому как широко не тиражировалась и не имела шумной рекламы. Радикальный перелом произошел весной 1962 года, когда весть о спорах, разгоревшихся вокруг псилоцибинового проекта, попала в газеты, перекочевав туда из гарвардской студенческой газеты Crimson. Гарвард есть Гарвард, а Лири есть Лири; история быстро просочилась в американскую прессу, сделав профессора психологии национальной знаменитостью, но при этом ускорив его (и Алперта) отчисление из университета; мало того, разразившийся скандал, с одной стороны, предвосхитил, а с другой, помог разжечь негативную реакцию, обращенную против наркотиков, в результате чего в скором времени была приостановлена или полностью свернута большая часть исследований.

Коллеги Лири и Алперта практически с самого начала были весьма критически настроены к псилоцибиновому проекту. Еще в 1961 году Дэвид Макклелланд поднял в своей записке вопросы как об отсутствии должного контроля и медицинского наблюдения в исследованиях Лири и Алперта, проводившихся, как мы помним, в «естественной среде», так и о том, что исследователи настаивали на приеме препаратов вместе с подопечными, которых насчитывались сотни. («Как часто индивидуум должен принимать псилоцибин?» – спрашивает он, адресуясь к Лири и Алперту.) Макклелланд также пенял этим двум исследователям на их «философскую наивность».

«Имеется немало отчетов о пережитом людьми глубоком мистическом опыте, – пишет он, – но главная особенность всех этих отчетов – удивление человека собственной непостижимой глубиной». На следующий год, подробно разбирая Конкордский эксперимент Ральфа Мецнера, Макклелланд обвинил аспиранта в «недостаточной объективности и тщательности анализа приведенных данных. Вам известно, к каким выводам необходимо прийти… и данные вы используете таким образом, чтобы подкрепить ими уже известную вам истину». Несомненно, что популярность псилоцибинового проекта как среди студентов факультета, так и среди его немногочисленной клики раздражала преподавателей факультета, которым пришлось сражаться с Лири и Алпертом за самые драгоценные научные ресурсы – талантливых аспирантов.

Но весь этот «сор» до поры до времени так и оставался в стенах дома № 5 на Дивинити-авеню – вплоть до марта 1962 года. Именно в марте Макклелланд по просьбе Херба Келмана объявил о собрании студентов и преподавателей факультета по вопросу, касающемуся дальнейшей судьбы псилоцибинового проекта и связанных с ним проблем. Келман попросил об этом, потому что до него дошли слухи, будто вокруг Лири и Алперта создается некий культ и будто некоторых студентов чуть ли не насильно вынуждают участвовать в сеансах и принимать препарат.