А Володенька?!. Надо проснуться и вырвать его у этой Любы…

Володенька-а…

Глава 42

В гулких коридорах особняка на Мещанской, 28 гуляла тоска. У Любы заныло сердце – чужая в некогда родных стенах. Ни одного знакомого лица. И название теперь другое: вместо боевого и гордого ЧК, какое-то странное ГПУ, которое городские острословы уже окрестили: «Господи Помоги Убежать».

А новые сотрудники! Все обуяны ощущением собственной значимости, привыкли к почтению. Разговаривают пренебрежительно: «В конце коридора… Здесь такого нет, гражданка… Откуда я знаю, где он… Ждите…»

Конечно! Теперь Люба Головина стала не нужна. Плевать им на старую гвардию. Теперь они хозяева!.. А где вы были в девятнадцатом, когда контра повсеместно поднимала голову и Деникин пёр со своими полчищами на город? Отсиживались в тиши? А теперь повылазили?.. Грамоте обучены. Чистенькие, белорукие. У-у!.. – злобилась Люба.

Старый отцовский дом пришёл в негодность, вот Люба и набралась злости, пошла в это самое ге-пе-у, напомнить о своих былых заслугах. Намыкалась по кабинетам, возненавидела всех и вся, а когда попала, наконец, к начальнику городского отдела ГПУ, вдруг просветлело у неё на душе, и саму себя уже ругала, что так несправедливо думала о людях. Оказывается, начальник слышал о ней и давно хотел познакомиться с женщиной, которая работала с легендарным товарищем Янчевским. Он напоил Любу чаем, внимательно выслушал, обещал помочь с квартирой.

Люба вышла из здания ГПУ окрылённая, и даже долгая дорога до Кривой Балки теперь не раздражала, а радовала её. С Мещанской она торопливо свернула на Семинарскую и здесь вдруг остановилась, озябшими пальцами смыкая под носом углы поднятого воротника, – по противоположной стороне улицы шла бывшая барыня, Арина Сергеевна. Три года Люба не знала, где она и что с ней, и вот – явление.

Люба по самые глаза опустила голову в воротник, долго провожала барыню взглядом и, когда та скрылась за углом, спохватилась, торопливо пошла вслед за ней. За углом в конце переулка стояло кирпичное одноэтажное здание с надписью: «Прачечная». Люба в последнюю секунду успела заметить, как мелькнуло и исчезло в дверях прачечной поношенное пальто Арины Сергеевны.

Люба замерла на углу, удивлённая и испуганная жалким обликом барыни. Тогда, на Кривой Балке, когда Арина Сергеевна приходила просить за своего золотопогонника, не смотря на поношенное пальто и бабий платок, несмотря на коленопреклонство, оставалось в ней что-то барственное. Теперь ничего, кроме чувства жалости, не вызывала она.

Люба некоторое время стояла, глядя, как курится белым паром выщербленное в уголке окно прачечной, потом вспомнила, что сын Максимка остался дома под ненадёжным присмотром старой больной соседки, и торопливо пошла на Кривую Балку.

Неделю Люба неотступно думала об этой встрече, и в один из дней после Рождества не выдержала, снова пошла на Семинарскую. Неторопливо прошлась по заснеженной улице, бесцельно переходя с одного тротуара на другой. Выкурила папиросу, по-мужски пряча её в кулак и, отшвырнув окурок, наконец решилась пойти в прачечную, сама ещё толком не зная, зачем ей всё это?

Едва она свернула в переулок, буквально наткнулась на Арину Сергеевну. Та странно стояла, держась красной, покрытой язвами рукой за стену дома и вдруг подогнулась в коленях, по стене сползла на тротуар. Люба кинулась поднимать её: тормошила, прислоняла к стене, всё без проку, – барыня была в бреду. Кто-то из прохожих подсказал – живёт здесь рядом, Семинарская, 96.

Люба подхватила барыню под руку, повела, почти потащила на себе, мысленно приговаривая: «Господи, да что же это такое?» и вспоминая, как когда-то тащила пьяного Максима. Барыня безвольно роняла голову, упираясь в Любину щёку горящим лбом. Во дворе дома Люба постучала в первую подвернувшуюся квартиру, – не знаете, где живёт гражданка? Ей показали под лестницу, в тёмный полуподвал. Дверь открыла баба: узел платка на лбу, через плечо перекинуто серое кухонное полотенце.

– А, барыня-сударыня, – брезгливо скривилась баба.

– Где её комната? – спросила запыхавшаяся Люба.

– В самом конце, – баба небрежно махнула полотенцем в тёмный тупик коридора.

Люба повела Арину Сергеевну мимо кухни, из которой в три этажа высунулись любопытные головы. В темноте она сначала ткнулась в туалет, только потом нащупала дверь в комнату. Убогость сразу бросилась в глаза: потемневшие от сырости обои, железная койка, обшарпанный комод. Тёмно-красный пол у входа исшаркан ногами до голой доски.

Полуподвальное окно уткнулось в мрачную каменную нишу, заваленную прошлогодними листьями, окурками, обрывками настенных декретов. Только в самом верху, за убогой тюлевой занавеской, виден был просвет улицы Семинарской: летящие полы шинелей, поджатые хвосты бездомных собак, колёса тарахтящих телег.

Навстречу Любе испуганно вскочила сидящая на краю скрипучей кровати пожилая женщина с ребёнком на руках. Поставила ребёнка на пол, подтолкнула его к окну.

– Володенька, поди, посмотри, Шарик снова возле окна сидит, наверное, по тебе соскучился.

Женщина перекинула через плечо руку Арины Сергеевны, помогла довести до кровати. Чувствуя, что взопрела, Люба стянула на затылок шерстяной платок, бухнулась на стул.

– Надо бы доктора, жар у неё.

– Да где же его найти? – тяжко вздохнула женщина, раздевая барыню. – По нынешним-то временам.

– А вы кто? – спросила Люба.

– Львовна я, соседка её.

Люба, так и не отдышавшись, стала обратно повязывать платок.

– Ладно, ждите. Будет вам доктор…

На Мещанской она разыскала квартиру доктора Андрусевича. Достаточно было сказать – Марамонова, как доктор тут же засобирался и, помахивая саквояжем, побежал впереди уставшей Любы:

– Ну, показывайте же, показывайте, где это?

Увидев барыню, Андрусевич сокрушённо закачал головой, стал щупать ей лоб, приоткрывать веки, считать пульс. Люба вышла на кухню за водой. Жильцы – их собралось на кухне человек пять – окружили Любу.

– А вы кто ей будете? – бесцеремонно разглядывала Любу баба с узлом на лбу.

– Никто. Шла по улице, вижу, лежит человек, не бросить же на произвол.

– А и бросили бы – не велика потеря. Имейте к сведению, товарищ, данная гражданка, есть элемент враждебный, самая что ни наесть вражеская контра.

– Учту, – нелюбезно ответила Люба и этой своей нелюбезностью навлекла на себя гнев жильцов, потому как в другой раз, войдя в кухню вскипятить воды, встретила откровенную враждебность.

– Знаете что, гражданочка, вы бы не ходили по квартире, особливо на кухню, – угрожающим голосом предупредил лысый пузатый мужик лет сорока. – В комнате сидите, нечего заразу по дому разносить. Не иначе тиф у неё или испанка.

Люба будто не расслышала:

– Который её примус?

Соседи молчали. У Любы от этого молчания закипала злость. Набычившись, она взяла первый попавшийся примус. Соседи снова промолчали, значит, не ошиблась в выборе. Сидя на корточках, подкачала поршеньком, чиркнула спичкой, и