В середине и на левом крыле сеча и впрямь была в самом разгаре, но решительный миг, видно, уже прошёл, и наши крепкие ряды довольно быстро теснили невпопад отмахивающихся, помятых новгородцев. Верховых врагов здесь уже почти не было, и наши конники топтали и долбили по головам растерянных пехотинцев, полосующих куда ни попадя своими косачами, серпухами, секирами, тыкая во что-нибудь рогатинами и пиками, нередко нанося раны своим же.

Оглянувшись, Данила Дмитриевич увидел, что хвостовой полк Акинфова переправился через реку и наползает на левом крае на грозных рыцарей Василия Казимира. Поднявшись на тот пригорок, где в самом начале сражения, помнится, стоял странный витязь, о котором Каракуча сказал, что это шайтан, Холмский с него осматривал всю местность, охваченную смертоубийством. Наши уже довольно далеко отбросили новгородцев от реки, весь берег которой был густо устлан трупами и стонущими ранеными. Можно было видеть, как гонимая нами туча новгородцев, по сути дела, уже разделённая натрое, откатывается назад и приходит такой миг сражения, когда наступающие победители, как говорится, лупят побеждённых в хвост и в гриву. Это зрелище давно знакомо было славному полководцу Даниле, громившему крымчаков под Муромом, черемисов на Вятке, казанцев на Волге и Каме. Но лишь сейчас ему вдруг подумалось, что в сей миг сражающиеся начинают особенно напоминать огромное, многоголовое, многорукое, многоголосое животное, над которым совершается расправа. Словно не люди убивают друг друга, а чья-то умелая и ловкая рука совершает жертвоприношение, закалает этого многоглавого тельца, быстро и сноровисто освежевывает его, распластывает, разделывает на куски. Минуты предсмертной паники у заклаемого животного миновали, и оно спокойно восприемлет свою гибель, а затем ободранная туша как бы сама охотно стремится к собственному расчленению, обнажённые, дышащие мышцы словно помогают лезвию ножа как можно ловчее разрезать их.

Князь Данила поспешил отмахнуться от подобного сравнения, ибо кто же сей многоопытный мясник, который своею бесстрастной рукой совершает заклание?..

Не дело полководцу вершить в голове своей такие мысли. Кем бы ни был великий резник — Богом или дьяволом, — а наше дело правое: служи государю, изгоняй крамолу да измену с земли Русской, защищай государство Московское от врагов. Неисповедимы дела Господни. Он сам разберётся.

Итог битвы уже был очевиден и недалёк. Отсечённые от основного ополчения, разрозненные отряды ещё недавно крепкого войска Василия Казимира спасались бегством среди многочисленных домов обширного Солецкого поселения. Наши гнали их по улицам села, из которых начинал валить дым — отступающие поджигали крыши, чтобы загородиться дымом и копотью от беспощадных победителей. Хорошо было бы поймать и Казимира! Но на такую полноценную удачу Холмский уж и не рассчитывал. Это счастье, что Борецкого схватили! Государь будет вельми доволен.

Впереди взору Холмского, стоящего спиной к Шелони, открывалась картина безжалостного истребления новгородских ополченцев, которые то в отчаянии принимались отбиваться, то вновь спешно отходили всё дальше и дальше, к темнеющим в отдалении лесам. А справа наши гнали по берегу Шелони остатки коренной рати, коей воевода был у нас в плену. Трудно было поверить, что свершилось чудо — мы победили, имея в несколько раз меньшее войско, нежели у новгородцев. Теперь нетрудно было догадаться, что Новгород на сей раз послал самое большое войско, следующее такое же по численности и вооружению ему и за две недели не собрать. Это означало, что сегодняшняя победа, вероятнее всего, сулит и общую победу в войне.

Холмский снял с головы шлем, из-под которого реками струился по лицу и по-за ушами пот, и глубоко-глубоко вздохнул, впервые дозволив себе подумать о победе. Вкруг холма собирались все главные наши воеводы — Акинфов, Каракуча, Руно, Щеня, Хрипун, Кошкин, Зиновьев. Справа подъехал Русалка, неся на щеке глубокий кровоточащий след от шестопёра Борецкого.

— Ишь ты, как тебя царапнуло, Михаил Яковлевич, — сказал Холмский. — До сих пор кровь хлещет.

— Востро заточен был пернач у Борецкого, — отозвался Русалка. — Мне-то ещё повезло, а вот Роману Гривне этими перьями он, вовкулака, боевую жилу на шее перебил. Истёк кровью мой Роман Романович, скончался. И Ощерина сына не уберёг я.

— Костю? — воскликнул Холмский. — Убили?

— Нет его, — кивнул горестно Михаил Яковлевич. — Как мне теперь в глаза посмотреть другу моему, боярину Ивану Василичу!

— Не падай духом, славный боярин! — хлопнул его по плечу Холмский. — Зато каких пленников ты нам своим крючком добыл! Покажи крючок-то.

— Обронил его, — сказал Русалка. — Не утешают меня пленники. Даже если головы с них долой.

— Полагаю, таков и будет суд государев над изменниками, — сказал Акинфов. Русалка, словно не слыша его, ничего не сказал более и поехал прочь с пригорка, туда, где дожидались его сыновья и ближайшие соратники.

Князь Данила, стараясь не думать о горе Русалки, бодро поглядел на воевод своих и воскликнул:

— Исполать вам, братья! Победили мы щокалок и на сей раз! А ведь боязно было против такого ополчения столь малой ратью, как у нас, идти! И всё же одолели мы! Значит, с нами была Троеручица, о которой протопоп Предтеченский нам поутру молвил!

— Если б не она, заступница... — отвечал Акинфов.

— Да не протопоп! — добавил Хрипун-Ряполовский и почему-то громко расхохотался.

— Ишь ты, — усмехнулся Руно, — не верит, что нам протопопово слово незримо помогало!

— Пускай не верит, — махнул рукой Данила Дмитриевич. — Главное, что он дрался хорошо. Спасибо тебе, Фёдор Семёнович, большую ты пользу сегодня принёс своим мужеством.

— Что ж мы, Ряполовские, посрамимся, что ли! — подбоченился витязь.

— И тебе, Фёдор Давыдович, спасибо, — повернулся Холмский к Хромому-Акинфову. — Вовремя твои хвосты Казимирову нерусь дожали. Не удалось ли самого Казимира схватить?

— А ты сам как думаешь? — сказал Акинфов с таким хитрым видом, что никаких сомнений не оставалось — схватили.

— Славно! — подмигнул ему Холмский. — Зело потешался я, как они, псы, в село спрятались и от них дым да копоть пошли.

Все дружно посмеялись.

— И тебе, Каракуча Ахметович, тоже многая лета, — сказал Данила Дмитриевич предводителю касимовцев. — Стрелки у твоих батыров по-прежнему меткие, а сабельки вострые.

Так, поблагодарив каждого, найдя для всех тёплое слово, Холмский затем вдруг рассмеялся задорно и открыл сердце:

— А ведь не думал я, что одолеем супостата сегодня! Чистосердечно признаюсь вам — уверен был, все мы поляжем здесь, уж больно неравны были силы. Ан нет, гляньте-ка, все целы, и войско наше не сильно побито... Неужто и впрямь вела нас Богородица Троеручица? А где там наш протопоп-батюшка? Желаю обнять его.

— Известно где, — отвечал Кошкин, — умирающих исповедует.

Найдя желаемого протопопа среди мёртвых тел около покидающего сей мир воина, Холмский сошёл с коня, дождался, покуда батюшка отпустит умирающему грехи, затем приложился губами к руке священника: