сладкой пыльцы. Я сильно зажмурилась, в надежде, что перестану слышать голоса прошлого…

— Бабушка, если бы только ты сейчас могла быть рядом и увидеть это всё, крепко держась за мою руку, — было очень больно её отпускать, до сих пор меня мучает совесть за то, что я ругалась с единственным любящим меня человеком, чтобы встретиться с биологическим отцом.

— Ненавижу, ненавижу! Я всех ненавижу! — маленькая, ничего не понимающая, бьюсь в истерике, потому что нашла папин номер в записной книжке, но бабушка отобрала телефон.

— Виктория, успокойся немедленно! — Она всегда назвала меня полным именем, когда начинала злиться.

— Бабушка, милая, прости меня, пожалуйста, я тебя очень сильно люблю! — Обхватив руками талию и уткнувшись лицом ей в живот, я уливалась горькими слезами.

— Они мне не нужны! Ни папа, ни мама! Просто в школе сказали, что я никому не нужна! И они ушли! Бросили! И на перемене все бросили!

Жаль, что я не видела бабушкиных скрытых слез и подрагивающих губ. Ей было так больно за меня и за то, что со мной делали в школе. Сколько бы их не меняли — после вопроса про родителей и моего грустного взгляда в пол, все понимали, что я сирота. Моя душа была такая добрая и нежная, но её так умело превращали в тёмную и жестокую.

— Сиротка! Сиротка! — Одноклассница Нэнси отобрала мой новый портфель, который купила бабушка со своей пенсии. Мне было жалко то, что хотят уничтожить дорогую сердцу вещь — подарок от любимого человека.

— Ты маленькая избалованная тварь! — Я кинулась на неё прямо на школьном дворе и если бы не проходящий мимо учитель, я бы проломила Нэнси череп.

Я росла, но почему-то щемящая в душе тоска не проходила. Она так глубоко засела где-то внутри меня, что даже долгая терапия у психиатра не помогла расставить в голове всё по полочкам.

Первая влюблённость = первое предательство.

— Можно пригласить тебя потанцевать? — Томсон подошёл ко мне со спины и галантно поклонился, улыбаясь так нежно и заботливо, что все предостерегающие мысли убегали прочь, оставляя лишь детскую наивность.

Мы были в хороших отношениях последние две недели, ведь это были последние дни перед выпускным. Томсон нравился мне очень долго. Почти сразу, как я пришла в эту школу, то так глупо влюбилась в него. Но зачем ему дружить с такими как я? Сирота. Отброс. Сломленная.

— Конечно, Том, — я вложила свою руку в его, хихикнула и мы направились на танцпол.

Я не помню половины произошедшего, ведь он кинул шипящую таблетку в мой напиток. Помню только то, как на меня летят брызги алкоголя из его стакана, как Томсон разбил стакан, поднимая осколок, направляя его в моё лицо, бросая такие ненужные, больные и жестокие слова.

— Ты никчёмная сиротка, да ты ничего никогда не добьёшься! — Он резко примкнул к моим губам. — Но мы можем договориться и я попрошу своего папочку устроить тебя к нему на работу, ведь такую попку нельзя оставлять без внимания, — он порезался об свой же осколок, а я сбежала.

После этого я закрылась в себе, проводила всё свободное время с бабушкой, слушая её мудрые советы.

— Ви, детка, прошлое — единственное, что мы никогда не потеряем: оно будет мучать тебя своими прекрасными моментами, которые уже не вернуть. Будет подкидывать кошмары прошлого, которые нужно отпустить.

А сейчас я запуталась. Снова сбежала и лежу в траве, пытаясь разобраться со своими призраками прошлого и непонятного будущего. Мне было хорошо рядом с Люцифером, я впустила его в свою душу, хотя мгновенье назад мучалась от потери своей большой любви. Хотя сейчас я понимаю, что с бывшим я всего-лишь лечила свои детские травмы, но он так умело вернул всё назад, когда закрыл за собой дверь.

Контролировать свои эмоции — всегда было проблемно. После тяжёлых дней в школе, в университете, на работе… Почему-то каждый считал нужным ткнуть своим эго в больную рану, связанную с родителями, а потом и вовсе с бабушкой. Отсюда и тревожное расстройство, и прочие диагнозы от любимого психотерапевта.

После бабушкиных похорон, меня срочно вызвали на работу, поскольку организация чужого праздника лежала на мне. Сообщив директору свою горькую весть, он счёл нужным рассказать это всему офису, ну и конечно заставить меня приехать в срочном порядке.

— Миранда, я здесь, привет, — заплаканные глаза выдавали мою боль от потери, но казалось, что никому не было дело до моих чувств.

— Привет! Как там бабуля? — Она едко ухмыльнулась, а я поспешила убраться как можно дальше. Долой работу, долой этих тварей!

Мне кажется, что я могу пролежать здесь вечность. Печаль моей жизни бесконечна, но нужно возвращаться назад, правда ком в горле мешает.

— Виктория, нужно поговорить, — сначала подумала, что это голос в моей голове. Однако обретённый после моей смерти отец, устроился рядом со мной на травянистом поле, окружённый ароматной лавандой.

— Папа, мне тяжело, — я закрыла глаза и отвернулась в сторону. — Называть тебя отцом, принимать своё положение, мириться с чувствами к Люциферу. Так нельзя, понимаешь? В бессмертии нет места для любви! — Ребёнок в моем сознании психовал и желал сорваться на своего «родителя», но разве я могу?

— Любовь — это необузданная сила. Не пытайся её контролировать, Виктория. Когда мы пытаемся это делать, она начинает разрушать. — Смерть положил свою руку на мою голову и стал ласково гладить. Так нежно. Так по-отечески. — Я хочу тебе кое-что рассказать.

100 год. Наша эра.

В светлом помещении сидело двое: Бог и Смерть. Они разговаривали, смеялись, обсуждали планы на дальнейшее развитие Земли. Уже сейчас планету населяли астрологи, историки, грамматики, риторики, адвокаты… Бог искренне пытался всем помочь, но миру не хватало любви.

Августа Тревизская — была первой христианской святой, которая стала мученицей, поскольку люди всё больше углубляясь в науку — выбирали атеизм. Её жестоко обезглавили и сожгли на глазах у небольшого населения.

Именно тогда было принято решение, что Самаэль встанет на роль палача для тех, кто совершал подобные грехопадения. Он был изгнан много лет назад, но людей было не так много и карать было по большей мере некого. Бог знал о том, что действующий Сатана пришёл к власти нечестно, но поступок его не осуждал.

Люди двигались дальше, развивались, но вели себя как животные, не ведая о чести и любви, сострадании и заботе о близком.

— Я заложу в каждого любовь к родственной душе, — Бог стоял и смотрел на небольшое поселение людей.

— Тебе не позволят твои дети, — Всадник опирался на трость, задумчиво рассматривая их