— У нее нешуточный роман с нашей знаменитостью, художником Сухаревым, — пояснил Турумин, — да она и сама неплохо рисует. Видел как-то у Полины Аркадьевны натюрморт, что она ей подарила: гроздья рябины, туеса берестяные, листья сухие… Вроде простенько все, узнаваемо, а глаз не отвести…

— А говорите, таланта нет! — усмехнулся Тартищев и тут же с изумлением уставился на своих собеседников. — И что ж у нас получается, господа? Полина Аркадьевна закрыла Ольге Гузеевой путь на сцену, а она ей картину подарила? Неужто отблагодарила? За что бы это?

— Кто их разберет, этих женщин? — пожал плечами Турумин и с любопытством посмотрел на Федора Михайловича. — И все же, если не секрет, есть какие-то успехи в поисках убийцы?

— Стараемся, — ответил туманно Тартищев и деловито добавил:

— А к вашей Бурановой на всякий случай приставим охрану, одного из наших агентов. Но сама Софья Семеновна не должна про то догадаться. Просто с завтрашнего дня у вас появится новый рабочий сцены…

— Вы допускаете, что убийца служит в театре? — поразился Зараев. — Я вам ответственно заявляю, что этого не может быть!

— Не зарекайтесь, Геннадий Васильевич, — не совсем вежливо оборвал его Тартищев и поднялся с кресла. — Я гораздо больше знаю об этом деле, и то ничего пока утверждать не могу. Мой агент будет всего лишь приглядывать за Бурановой. Нельзя сбрасывать со счетов, что убийца способен проникнуть в театр и как зритель, и как пожарный, и как торговец пирожками или бубликами…

— У нас хороший буфет, — произнес растерянно Зараев.

— Но во время репетиций он не работает, и актеры вынуждены посылать за пирогами и чаем в соседний трактир, — усмехнулся Тартищев.

— И это вы знаете? — покачал головой директор театра и махнул рукой. — Ладно, давайте вашего агента. Нам же спокойнее будет!

Он протянул руку Тартищеву, и тот пожал ее, а Турумин предложил выпить еще по рюмочке за скорую поимку убийцы.

Федор Михайлович опорожнил свою рюмку и вдруг, словно вспомнив, нырнул рукой в карман мундира и вытащил ожерелье из «бриллиантов», то самое, что прихватил с места убийства Теофилов.

— Простите, господа, вам известно это украшение?

Господа быстро переглянулись. Турумин протянул руку, и Тартищев положил ожерелье ему на ладонь, но из пальцев своих не выпустил.

Зараев подошел ближе и уставился на ожерелье с тем же недоумением, что и режиссер.

— Это театральный реквизит, — наконец пояснил Турумин, — но какое-то время хранился у Муромцевой. После ее смерти ожерелье в вещах Полины Аркадьевны не обнаружили. Вероника, ее воспитанница, утверждает, что забирала ожерелье из ремонта, но куда оно после подевалось, не знает. Как оно у вас оказалось?

— Есть все основания считать, что оно было украдено убийцей, — пояснил Тартищев и спрятал ожерелье в карман. — Получается, что он имел доступ к вещам Муромцевой. Где, говорите, она обычно хранила подобные украшения?

— В своей гримерной. В комоде, — пожал плечами Зараев. — Или в шкатулке. Роли не играет, потому что только идиот мог позариться на это кастрюльное золото.

— Дело не в качестве золота, а в том, что убийца с его помощью поймал на крючок другого жулика. Но суть не в том. Убийца украл ожерелье и тем самым навел нас на мысль, что он все-таки служит в вашем театре.

И присмотрел это колье заранее.

— Ох, Федор Михайлович, Федор Михайлович! — покачал головой Зараев. — Озадачили вы нас! Как теперь к премьере готовиться, если в каждом актере или служителе убийцу видеть будешь?

— Готовьтесь как готовились! И то, что я вам рассказал и показал, не должно выйти из стен этого кабинета. За поступки убийцы я не отвечаю. И где гарантия, что он не пожелает расправиться с вами, коли узнает, что вы в курсе некоторых его дел. Так что держите язык за зубами, но будьте начеку. И если заметите или узнаете что-то для нас интересное, не стесняйтесь, выходите прямо на меня. Даже ночью, если потребуется.

— Хорошо, — прошептал Зараев и почему-то оглянулся на дверь, словно за нею его уже поджидал убийца. — Ас Сережей он не расправится по такому случаю?

— Ваш Сережа в больнице под надежной охраной, — усмехнулся Тартищев, — к тому же он свою роль отыграл и убийце стал не интересен. Могу сообщить, что в номер гостиницы вашего сына завлекла очаровательная девица, прежде вашему сыну не знакомая.

Так что Сергей оказался всего лишь жертвой собственного легкомыслия.

— Значит, все подозрения в том, что именно он убил Раису Ивановну, с него снимаются? — обрадовался Зараев.

— Да, он был всего лишь статистом в этом спектакле, вернее, водевиле с переодеванием, который так любит наша публика, — произнес Тартищев с иронией и посмотрел на Турумина. — Кажется, так вы, Юрий Борисович, изволили выразиться по поводу вкусов североеланского зрителя?

Тот закатил глаза и с выражением комического ужаса на лице развел руками. Начальник сыскной полиции усмехнулся и взял под козырек:

— Имею честь, господа! — и вышел за дверь.

Турумин молча вылил остатки коньяка в стоящий рядом стакан, залпом выпил его и выругался. А Зараев подошел к окну, проводил взглядом коляску Тартищева и повернулся к режиссеру:

— И как теперь объяснишь, что эта дребедень оказалась в руках у легавых?

— Фу-у, Геннадий, как пошло! — скривился презрительно Турумин, но рука его, сжимавшая стакан, заметно дрогнула…

Федор Михайлович в это время уже отъехал достаточно далеко от театра и как раз предавался размышлениям, где ему лучше пообедать…

— Господин Тартищев? — очень знакомый голос отвлек его от созерцания дна тарелки, в которой осталось на пару ложек селянки, не больше. Он поднял глаза и чуть не выразился по матушке, узрев знакомую физиономию Максима Желтовского. Но репортер смотрел не по обыкновению смущенно, без тени былой развязности. — Разрешите присесть за ваш стол? — кивнул он на свободный стул. Сраженный необыкновенной учтивостью газетчика, Тартищев не нашелся, что ответить, и лишь молча кивнул в ответ. — Благодарю вас! — продолжал поражать его манерами Желтовский. — Я не решился подойти к вам раньше, когда вы только принялись за обед. — Он положил обе ладони на стол и пошевелил пальцами. Блеснули на указательном пальце перстень с черным камнем и золотая запонка в рукаве.

Журналист, как всегда, одет был с особым, присущим только ему, шиком, что неизменно поражало Тартищева. Кому как не ему было знать, в каких переделках случалось бывать Желтку, лихому и отчаянно смелому репортеру дешевой газетенки. Пожалуй, довольно высокий тираж «Взора» только и держался на его репортажах и статейках, которые всякий раз изрядно загружали работой и редакторов, и цензоров, но позволили автору стать местной знаменитостью.

— Федор Михайлович! Если вас не затруднит, — Желтовский неожиданно нервно дернул щекой и сжал ладони в кулаки так, что побелели костяшки пальцев, — мне надо с вами серьезно поговорить!