Стоит себе, не разваливается? И пускай себе стоит…

Примерно так рассуждали они, нисколько не заботясь даже о самых примитивных удобствах для своих жильцов.

В подвалах и нижних этажах этих домов ютилось множество распивочных, портерных, дешевых кабаков, убогих лавочек и прочих забегаловок, призванных скрасить досуг местного люда. Большинство из меблированных комнат кишели крысами и клопами, а стены были изъедены древоточцами и грибком. Их постояльцы записывались сплошь Ивановыми или Петровыми, иногда, для разнообразия, Сидоровыми, а швейцар, если таковой вообще имелся, совмещал обязанности сутенера и полицейского осведомителя.

Днем здесь по узким тротуарам важно прохаживались городовые с каменными лицами и пристальными взглядами. К вечеру они исчезали, а на смену им выходили женщины с молодой походкой, но лицами цвета старого пива, мужчины, которые, прежде чем шмыгнуть из подъезда, закуривали и быстро рыскали окрест глазами из-под руки, прикрывающей зажженную спичку..'.

Одним словом, здесь сшивались изнуренные жизнью и неумеренными страстями личности без определенных занятий, не отягощенные моралью и взаимной любовью к закону.

А из окон на них глазели изможденные домохозяйки, уродливые старики, исходящие сухим кашлем чиновники и лохматые, вечно голодные студенты в перевязанных шнурками очках. То есть та самая братия, у которой тощ кошелек, и потому единственное развлечение и радость в жизни — наблюдать за тем, что творится на улице.

Попадались среди обитателей «меблирашек» и такие, кто исправно, каждый день ходил на службу. Но подобных жильцов здесь было мало. И исчезали они обычно рано утром, когда дворники только еще просыпались в своих каморках под лестницей или в подвалах.

Тартищев и Желтовский оставили коляску в начале улицы и дальше пошли пешком. К доходному дому купца Хитрова, куда они в данный момент держали путь, подъезда не было. Дом стоял на крутом склоне, и к нему вела каменная, с выщербленными ступеньками лестница. Давно не метенная, заваленная мусором, в зимнее время она превращалась в ледяную горку и была, по словам репортера, причиной множества бед, проще сказать, сломанных конечностей, разбитых носов и ушибленных спин и голов.

Фасад дома был выложен из темно-красного кирпича, первый этаж оштукатурен совсем недавно, правда, окна его находились на уровне тротуара и были изрядно затянуты пылью. Но на втором и третьем этажах кое-где виднелись кружевные занавески и даже жалюзи.

Тартищев быстро огляделся по сторонам. Здание этих меблированных комнат выгодно отличалось от окружающих еще и тем, что под стеклом входной двери виднелся длиннющий список жильцов. Правда, Ивановых, Петровых, Сидоровых в нем тоже хватало, но в разумных пропорциях.

— Осторожнее, — предупредил его Желтовский. — Здесь ступеньки.

Они спустились вниз по трем окантованным жестью ступенькам и оказались в коридоре первого этажа. Он был настолько узким, что, слегка раздвинув локти, Тартищев касался ими стен. Им даже пришлось прижаться спиной к стене, чтобы пропустить невзрачную личность, судя по накинутой на голову дерюжке, даму, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении усатым мужичонкой с перевязанной щекой. В руках он сжимал медный чайник, вероятно, спешил в швейцарскую за кипятком.

— Местный портняжка, — пояснил Желтовский, — живет напротив Наташи.

Они прошли по коридору до конца и поднялись по лестнице на второй этаж. Здесь было светлее, так как с обеих сторон коридора находились окна, затянутые железными решетками.

— Чтобы спьяну кто не вывалился, — объяснил репортер подобную заботу домовладельца и вытянул руку в направление двери с выведенным на ней мелом номером 207. — Сюда, Федор Михайлович! Это Наташина комната.

— Не боитесь за свою невесту? — быстро спросил Тартищев. — Местечко крайне неприятное.

— Я плачу швейцару, он не дает ее в обиду, к тому же я вскоре ее заберу отсюда. — Желтовский несколько виновато посмотрел на Тартищева. — Я хотел сделать это и раньше, но Наташа ни в какую не соглашалась переехать! На более дорогую квартиру у нее денег не хватает, а у меня она наотрез отказывается брать.

Он постучал в дверь костяшками пальцев. Прислушался. За дверью было тихо. Ни шагов, ни прочих звуков, которые указывали бы, что в комнате кто-то есть.

Желтовский с недоумением посмотрел на Федора Михайловича и вновь постучал. Но и на этот раз никто к двери не подошел.

— Наташа, открой, это я, Максим! — позвал он девушку поначалу спокойно, а потом уже более громко и нервно:

— Наташа, не глупи! Открой дверь! — и с силой ударил по ней кулаком.

— У тебя ключи есть? — спросил Тартищев. Честно сказать, ему не слишком понравилось это странное молчание за дверью.

Желтовский облизнул губы и достал связку ключей из внутреннего кармана. Пальцы его дрожали, когда он отыскал нужный и вставил его в замочную скважину.

Но не повернул, а затравленно посмотрел на Тартищева.

— Федор Михайлович, я не могу… Я боюсь… Давайте вы первым!

— Отойди, — приказал тот и повернул ключ. Замок с готовностью щелкнул в ответ, и Федор Михайлович надавил ладонью на дверную ручку. Желтовский шумно дышал ему в ухо. Тартищев переступил порог.

Ворвавшийся следом сквозняк запарусил, закрутил занавеску, и она тут же выбросилась в окно. Следом глухо стукнула оконная рама и прикусила занавеску, словно огромный язык. Лязгнуло стекло, но не разбилось.

— Закрой дверь! — приказал Тартищев своему спутнику. И тут же увидел девушку. Она лежала на вытертом коврике ногами в прихожей, а головой в небольшой гостиной, заставленной дешевой, знавшей лучшие времена мебелью.

— О, боже! — вскрикнул Желтовский и попытался прорваться в комнату первым.

Но Тартищев оттеснил его плечом и предупредил:

— Без паники!

Он нагнулся над девушкой. Наташа лежала правой щекой на ковре, левая рука — под грудью, правая — вдоль тела ладонью вверх. На левом виске виднелся багровый кровоподтек, изо рта стекала свежая струйка крови. Федор Михайлович нагнулся и отыскал пальцами сонную артерию. И с облегчением вздохнул, ощутив биение пульса. Девушка была жива, но без сознания.

Он повернул голову и снизу вверх посмотрел на газетчика.

Желтовский с выражением неимоверного ужаса уставился на распростертое перед ним тело.

— О-она ж-жива? — произнес он, заикаясь.

— Жива, жива, — улыбнулся Тартищев и быстро обследовал голову девушки. Переломов не наблюдалось, а ссадина хотя и зловещая на вид, но была всего лишь ссадиной. Вероятно, удар пришелся по касательной или девушка успела вовремя отскочить. Тут же валялось орудие нападения — металлическая, завернутая в тряпку гирька. Прихожая была слишком узкой, что не позволило преступнику размахнуться как следует. Иначе эта встреча могла закончиться и более плачевно. На полу валялись ключи, очевидно, от входной двери, которую, судя по всему, запер преступник.