Октябрьские праздники. Администрация выдавала контрольные, ходила по урокам. Классные руководители подбивали первые бабки, нажимали на учителей, а те в свою очередь — на учеников, заставляя нерадивых подтянуться. Правда, мой класс, состоявший почти весь из старых учеников (пришли еще две продавщицы), теперь по успеваемости и дисциплине выглядел вполне прилично; если мы и не занимали первое место в школьном графике, то были где-то около первого. Чем же плохо? Конечно, Нечесов, Мазин, Фаттахов, Кондратьев и сам Павел Андреевич периодически получали «пары», не все гладко шло у продавщиц и у девочек с камвольного, однако нынче класс катился, как по рельсам, и Чуркиной лишь оставалась мелкая корректировка да иногда требовалось «поддать жару» самым нерадивым. А Чуркина в этом намного превосходила классного руководителя, классный руководитель ею восхищался про себя. В общем, у нее оказался словно бы врожденный талант организатора, и класс послушно выполнял ее волю. Взять хотя бы такое: однажды в классе появились кремовые шторы-гардины, потом на подоконниках запестрели цветы, у доски, на держальце, — чистое полотенце, тряпки лучше некуда и две резиновые губки. Класс принимал жилой, уютный вид, в нем было приятнее заниматься, чем в других, а может быть, сказывалось простое ощущение — это наш класс, мои ребята.

Стояли темные осенние вечера с дождем и снегом. В такие вечера, под вой окраинного ветра, плаксиво нывшего в рамах, особенно трудно было на последних уроках: тяжело слушать, тяжело понимать, тяжело просто сидеть. Неумолимо клонит в сон, тяготит голову. И одним ли только учащимся тяжело! «Скрипит» горло учителя, гудят ноги, волнами находит давящая усталость. Бесконечно длится последний, пятый урок. Знаете ли вы, что такое пятый урок в школе рабочей молодежи? Пятый — это когда слова учителя, хоть самые живые, самые интересные, проходят сквозь тяготу полусна-полуяви… Пятый — сами собой закрываются глаза… Пятый — на мгновение ты сладко отключаешься от всего, ты спишь и через сон, через его видения все-таки воспринимаешь слова учителя, только они бегут куда-то в непонятную мглу и исчезают в ней, как строчки световой газеты. Ты слышишь и не слышишь, понимаешь и силишься понять, и все это мимо памяти…

Бах! Дзинь! — с лязгом и звоном разлетелось стекло. Большой камень пробил его насквозь, сшиб чернильницу на моем столе и с грохотом покатился к двери.

Бах! Дзинь! — второй камень задел мне щеку, ударился в доску.

Дзинь! — осыпалось третье стекло.

Вскрикнули, завизжали девочки. Все вскочили, бросились кто к окнам, кто назад, к стене. У окон — Нечесов, Задорина, Алябьев, Чуркина. На местах — Горохова, Столяров, привставший, обернувшийся к окну Павел Андреевич.

Я потрогал щеку — кровь… Задело. Но еще милостиво. Если бы выше — в глаз, в висок…

— Орлов? — вслух думал я, зажимая порезанную щеку и вглядываясь в окно. Но ничего не было видно, только пролетал снег и дождинки. — Свет! Выключите свет! — крикнул я.

Свет погасили. И все равно никого. Разве останутся тут те, кто подло и злобно метил по окнам, кто бежал сейчас, наверное, вприпрыжку с идиотским ржанием. «Конечно, Орлов. Если не сам, его друзья… Что ж!» Велел зажечь свет, подобрать стекла и камни.

— Ой! Владимир Иваныч! Вы же пораненный! У вас вся щека, шея в крови! — причитала Задорина.

Непривычно ласково смотрела Чуркина, болезненно сморщилась Горохова, Алябьев с Кондратьевым куда-то убежали. Павел Андреевич собирал книжки в папку. В сторонке у двери — озабоченный Нечесов.

— Протокол составить надо… Хулиганское нападение, — говорил Павел Андреевич. — Протокол…

— Владимир Иваныч! Платок! Нате платок! Чистый. Возьмите… — волновалась Задорина.

Я стал вытирать кровь, но лишь больше размазал.

— Дайте я… Я сама вытру, — сказала она и, привстав на цыпочки, легко и аккуратно стерла кровь, хотела забрать платок, но я не дал. — Владимир Иваныч! — округлила глаза. — Я бы его выстирала… Чисто…

— Еще что? Собирайтесь! Все по домам! Кончен урок…

А когда я устало спустился в вестибюль, оделся под сочувствующие охи Дарьи Степановны и вышел на улицу, на крыльцо, занесенное мокрым снегом, у крыльца стояло четверо моих девочек.

— Владимир Иваныч!

— Что такое?

— А мы вас проводим…

— Охрана! — усмехнулся я. — Идите по домам.

— Нет! — сказала Чуркина. — Мы правда вас проводим. Мы не уйдем…

И мне пришлось подчиниться. Смешно! Не правда ли?

Храброму не нужна длинная шпага.

Ф р а н ц у з с к а я  п о с л о в и ц а

ПРОКУРОРЫ И АДВОКАТЫ

Глава четырнадцатая, где вновь доказывается, что женщина храбрее мужчины, что хулиган оценивает только силу и что есть два разных взгляда на воспитание человека.

Камни прилетали еще не раз и не два. Ранеными оказались Фаттахов и Соломина. Они сидели у окон. Налетчиков по-прежнему не удалось поймать. Они разбегались трусливо и подло. В школе трижды побывала милиция. Сержанты опросили потерпевших, составили протоколы, обещали найти, посулили заглядывать почаще, и на том все кончилось. Были у милиции более важные дела или случай этот относился к числу мелких, однако никто не пришел, никто ничего не сделал. Я же нашел в один из вечеров на своем столе бумажку, выдранную из тетради. Крупными корявыми буквами на ней было начертано: «Ты проигран. Уходи из школы. Будет хуже».

Записку положил в карман. Нет, в милицию я обращаться не стану. Пугают просто. Решили на нервах поиграть.

А кто же доставил сию пакость? Решил — кроме Нечесова, некому.

Но уж как-то очень не хотелось верить этому…

Шутка шуткой, угроза угрозой, а, возвращаясь домой пустынной улицей, я на всякий случай приглядывался к редким встречным, раздумывал над своим положением. Такое мне было не впервой, и мальчишкой-первоклассником еще почему-то не нравился я нашим школьным задирам. Били, караулили, стращали. И в юношеские годы бывали схватки, — здесь-то и преуспел — кулак у меня оказался жесткий; знакомясь с ним, постепенно научились уважать. Никогда бы не подумал, что теперь мне, учителю, опять придется выдерживать эту глупую осаду, вряд ли возможную в любой другой школе, не на окраине. Вроде бы забавно: некая темная сила грозит мне, взрослому человеку, учителю. За что? За то, что пошел против наглости, осмелился ее потревожить, не стал прикидываться глухонемым, как прикидываются в трамваях и в автобусах, когда вваливается кучка сквернословящих наглецов. И что такое «проигран»? Разумеется, я знал. Но что мне грозит? Нож? Нападение из-за угла? Синяки? Скорее всего, это дурацкая игра на нервах. Мы еще посмотрим, какой выигрыш достанется игрокам.

На