в новом глубоком кресле, маленький, властный, и его проницательные очки были уставлены мне в переносицу.

— Ну-с! — сказал он, указывая на стул. — Расскажите, что случилось… Впрочем, все ясно, все известно…

Я молчал. Раз известно, что я должен объяснять?

— Вот результат, — продолжал Давыд Осипович. — Выбитые стекла… Милиция… Слава — на весь район. Теперь к нам боятся идти… Везде разговоры. Говорят, в сорок первой уже учителей убивают. Что в ней никакой дисциплины… Анархия. Развал… Кто же был прав?

— Прав был я. Считаю, что прав до сих пор. Если бы Орлов учился… Он приходил сюда творить зло. И мы воспротивились злу, раз вы не можете найти средство и силу обуздать кучку подонков.

— Итак, вы считаете себя правым?

— Да. И я буду бороться с этим отребьем. Сам. Восстановлю класс. Создам дружину. И всех, кто учиняет здесь безнаказанные дебоши, мы отвадим от школы.

— Что ж! Вы будете сами участвовать в драках? — иронически спросил он.

— Если понадобится. Закон предусматривает необходимую оборону…

— Ох, Владимир Иваныч. Вам бы — прокурором!

— Тогда, если позволите, вам бы — адвокатом.

Директор, должно быть, рассердился. И я понимаю, не так, не так надо с ним говорить. Но что поделаешь, я тоже человек, и у меня есть нервы, как теперь любят говорить, — эмоции…

— Владимир Иваныч! Уясните, пожалуйста, мою точку зрения. Уясните, — раздельно сказал Давыд Осипович. — Вы не поняли ее в прошлый раз — постарайтесь понять теперь. Я считаю — неисправимых людей нет. Учеников, молодежи — тем более. Всех можно и нужно воспитывать, избавлять от вредных привычек, приобщать к труду. Вы согласны? Как умный человек, вы не можете со мной не согласиться. (Вот и возрази после такой тирады!) Итак. Кто же должен воспитывать? Должны в первую очередь мы, учителя. А что делаете вы? Выкидываете ученика за дверь. Устраиваете схватки в коридоре. Вы тем самым поощряете хулиганские поступки… Поножовщину, Владимир Иваныч! Вы работаете в моей школе. И раз так, должны следовать тому, чтó вам предписывает администрация.

Давыд Осипович снял очки и снова надел. Такое я видел в первый раз.

— Можно ответить по пунктам? — спросил я, собираясь с духом, и, приняв молчание директора за согласие, сказал: — Если можно воспитать всех, то кто такие рецидивисты? Это — первое. Я выбросил, говоря вашими словами, не ученика, а хулигана, который не понимает, не желает понимать слова. Орлова обезвредила, так сказать, моя ученица, рискуя получить удар вот этим. — Я положил на стол нож. — И последнее: я работаю не в вашей, а в государственной школе и буду подчиняться велению своей совести прежде всего. Совесть же моя говорит: хулиган — это, если хотите, враг, враг злобный и подлый, и с ним надо бороться самым решительным образом.

— Вступая в потасовки?

— Если понадобится. Но лучше всего создать комсомольскую дружину, наладить дежурства и сделать так, чтоб любой дебошир обходил школу за километр!

— Но вы же знаете, что в ШРМ нет комсомольских организаций. По уставу. Наша обязанность — учить и учиться. Что же вы, вместо уроков будете дежурить под окнами?

— И плохо, что нет. И стоит создать внеуставную комсомольскую организацию. В иных школах они есть… А поначалу, возможно, подежурим под окнами.

Мы долго говорили с Давыдом Осиповичем. Мы разошлись, не слишком довольные друг другом. Но что было делать?

Мы по-разному смотрели на эти вещи, и нам трудно было найти общее. Может быть, и я не был во всем прав, может быть, еще стоило возиться с Орловым. Как бы то ни было, нападения на школу прекратились… Говорили, что открылись катки и хулиганы перекочевали туда, или в самом деле помог решительный шаг Чуркиной. Прошел месяц, стояла уже глубокая морозная зима, и понемногу все успокоилось. Успокоился и я, забыл, кажется, индийскую пословицу, которую помнил всегда и которая говорит, что поверивший врагу подобен заснувшему на вершине дерева: он проснется, упав.

Жизнь без любви — что год без весны.

Т у р к м е н с к а я  п о с л о в и ц а

Я ЛЮБЛЮ ВАС, ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ

Глава пятнадцатая, веселая и грустная, больше о ней ничего не хочется говорить.

К Новому году всегда как-то готовишься. Не то просто ждешь его омолаживающей свежести, не то приходит мысль, что это еще один ушедший год, не то вспоминаются ночи тех, уже давно прожитых новогодий, когда ты был с кем-то и тебе было хорошо, и остались бликами в памяти полутьма, запах елки, перемещение бегучих огоньков на потолке, гром оркестра, лицо той, с кем танцевал, а потом забыл и она забыла… Новый год. Новый. Звон фужеров с шампанским, его колючий, свежий и дрожжевой запах. И еще вспоминается всегда, как шел домой ночью, а вернее, утром, под бессонно горящими фонарями и как было людно на улицах, вроде бы весело, а все-таки устало, и было грустно, оттого что так быстро все прошло и не осталось праздника. Вспоминается и позднее утро. Часов в двенадцать просыпаешься с легкой головной болью, словно бы давящим звоном в ушах и видишь белый снеговой свет в окно и легкое солнце, и понимаешь, что это новый свет и новый день, встаешь немножко разбитый, но радостный, и скоро усталость проходит, а радость остается вместе с легким испугом — ведь год-то едва открылся, и как он примет тебя, что принесет…

Это были воспоминания.

А в школе Новый год наступал раньше на целых два дня. И еще за неделю до новогоднего вечера все здание поступало в распоряжение самодеятельных художников и всякого рода умельцев. Художники и умельцы зубным порошком, пастой и акварелью густо расписывали окна, лепили фольговые звезды, навешивали ватные снежинки, красили лампочки, недостаток сюжетов изобретательно пополнялся. Конечно, появились на стенах и бумажный волк, и заяц, и еще какие-то забавные звери и человечки. Руководила подготовкой вечера Тоня Чуркина, избранная нынче уже председателем старостата всей школы, а в помощники ей выдвинулись из моего же класса Алябьев и Задорина. Меньше всего можно было предполагать, что бывший 10-й «Г» станет кузницей кадров для ученической администрации, и, надо сказать, администрация эта работала весьма усердно, взять хоть того же Алябьева, командира ученической народной дружины, которая начисто отвадила от школы всякого рода «свободных художников».

Дни перед каникулами, перед Новым годом в школе рабочей молодежи всегда довольно странные и, пожалуй, хорошие дни. Начиная с двадцатых чисел посещаемость