«Выходит, заменили», – вздохнула она. Да что удивляться, их с мамой заменили, что уж там ручка!

И Мила нажала тугую кнопку.

Дверь открыла тетя Вера, Мила сразу ее узнала. Та здорово постарела, с мамой Галей никакого сравнения – располнела, обабилась, погрузнела, в волосах седина. Все та же папироска в зубах, пристальный, изучающий взгляд.

– Вам кого?

Не узнала. В горле перехватило.

– Виктор Иванович дома? – тихо спросила Мила.

– А тебе он на кой? – нахмурилась Вера.

– Я Людмила, его дочь. Его и Галины. Вы меня не узнали?

Вера молчала. Молчание затянулось. Покачав головой, Вера наконец проговорила:

– Нет, не узнала. Да и как узнать? Ты была-то соплячкой зеленой. А сейчас – вон, девица!

Мила молчала.

Почему не приглашает пройти? Дома ли отец? Но тут подступили злость и отчаяние – зачем она приперлась сюда, к этим людям, к этим предателям? Какая же она дура!

Мила оглянулась. Скатиться с этой лестницы и – бежать, бежать без оглядки!

– Помер твой папка, – проговорила Вера, – три года, как помер. На Лахтинском он, где и его родители. Номер могилы дать?

– Не дать! – закричала Мила, сбегая по лестнице.

Услышала вслед:

– От рака он помер! У них все от этой заразы, вся родня!

Но Мила уже выскочила на улицу.

Бежала так, что чуть не задохнулась. «И хорошо, – проносилось в голове, – и хорошо, что не встретились! Нет, то, что он умер, конечно, ужасно. Но что не встретились – хорошо! Что бы мы сказали друг другу? Какая я дура, что пошла на эту Конторскую! Всю поездку себе испортила! Вот дернул же черт! Но маме я ничего не скажу. Ничего! Даже про то, какая эта Вера старая и страшная. Хотя это ее бы точно порадовало».

Больше Людмила в Ленинград не приезжала, хотя тосковала по нему всю свою жизнь.

В голове промелькнули кадры ее скромной свадьбы: бежевое платьице с брошкой из чешских кристаллов, одолженной у подруги, нестерпимо жмущие белые лодочки, и дрожащая рука, которую крепко держит ее будущий муж. Его сильное, но нежное пожатие успокаивает ее, и перестают дрожать и холодеть пальцы, выравнивается дыхание, и она верит, что впереди только одно хорошее, а по-другому и быть не может, по-другому никак.

Так все и было – в смысле, все хорошо. Благодаря мужу они попали в Академгородок, получили квартиру, обустроились. Но и она не подвела – карьеру сделала, уважения добилась и стала крепким, хорошо зарабатывающим специалистом.

«Странное дело, – мелькнуло у нее в голове. – Сына я почти не вспоминаю… Выскребла, вычистила все из памяти, иначе никак. Иначе бы меня давно не было на этом свете. Потому что невыносимо». Она часто думала – счастье, что муж не дожил до этого, что не видел этого кошмара, похорон и поминок, не слышал соболезнований и перешептываний. За три года до смерти сына она овдовела. Темное дело плодило слухи. Сердце? У двадцатилетнего крепкого и спортивного парня сердце? Да не смешите.

За пару месяцев до его гибели она это нашла. Он особенно и не прятал – в семье было не принято копаться в чужих вещах.

А тут… Да просто искала рулетку, чтобы померить окно для новых штор. Совпадение, ничего больше. Она всегда ему доверяла. Только вопрос – как не заметила? Ну и ответ – не очень приглядывалась. Работа, работа, работа. Спит? Значит, устал. И она уставала – приходила и сразу ложилась.

Удивленно взяла в руки две хрупкие ампулы. Что это, откуда? Он нездоров, что-то скрывает?

Скрывал, конечно, скрывал! Скрывал то, что кололся четыре года. Да и кто этим делится?

Прочла полустертые буквы и сжала ампулы так, что они треснули, рассыпались у нее в пальцах, окропив мелкими брызгами тонкого стекла.

Кровь текла по ладони, стекала по руке и с локтя капала на пол. А Мила все стояла в абсолютном забытьи, в прострации.

Сколько прошло времени? Час, два, три? Какая разница. На ослабевших ногах дошла до дивана, плюхнулась и разревелась. Вот где горе, вот оно! Оно пришло, а она не готова. Не готова принять, бороться. Как она пропустила, как? Чем была так сильно занята? А, работой! Но чтобы упустить единственного сына? Как она не заметила? Они с мужем не заметили? Все очень просто – жили своей жизнью, ходили в театры, принимали гостей, путешествовали – Крым, Кавказ, родной Байкал, Латвия, Литва, Эстония. Пестрый, жгучий и пряный Узбекистан, белокаменная Армения. Они познавали мир, а он, их мальчик, уже шел по дороге, ведущей в ад.

А что сейчас? Что ей делать? Она одна, мужа нет. Подруги? Да разве можно таким поделиться? Городок – деревня, слухи распространяются со скоростью света. Скажешь одной… В общем, все понятно. Выходит, надо его увозить – в Москву, в Ленинград, куда угодно! Господи, о чем она думает… Что скажут люди…

Напряглась и стала припоминать. А было ведь, было! Затуманенный, потерянный взгляд, нездоровая бледность, дрожащие руки, странная речь.

А она ничего такого и не подумала! А что подумала? Не помнит…

Вспомнила-решила, что такое бывает: растущий организм, вегетатика, повышенная тревожность – это наследственное. Вообще, молодость сложная штука.

Нет, одной ей не справиться, какое! И она горько и отчаянно заплакала. Но потом взяла себя в руки: как это – ей не справиться? Она сильная, смелая! Она мать, и она сможет.

Сын вернулся домой, Людмила посадила его напротив, чтобы начать разговор.

Ох, это было самое трудное – начать разговор! Но странное дело – он и не думал ничего отрицать:

– Да, все так. Хочу ли вырваться? Да, хочу. Понимаю, что болен. Почему молчал? Мам, ну ты совсем? А как такое сказать? Да, давно, несколько лет. Как? Не хочу говорить, да это и неважно! – А потом начал плакать: – Помоги мне, умоляю! Я хочу жить, хочу семью и детей! Помоги, мамочка, я тебя умоляю!

Ночью чуть выдохнула – ну слава богу! То, что он осознает, что хочет вырваться и жить по-человечески, – уже шанс. Почти никто из них, из таких, как он, не желает признавать проблему.

И Мила стала готовиться. Узнавать. Москва. Да, Москва. Там помогают, там есть отделения, специалисты, это же столица! Деньги не проблема, кое-что отложено, муж об этом позаботился.

Созвонилась с клиникой, договорилась о времени приезда.

На ближайшие три месяца мест не было. Умолила, намекнула на ну очень хорошую благодарность, договорилась. Через две недели их ждали в Москве.

А через восемь дней ее мальчик умер.

Клялся, божился, что дотерпит до Москвы. Не смог, сорвался.

Она вернулась с работы, заглянула в его комнату и с облегчением выдохнула – слава богу, что дома, что спит. Спокойно так спит, не тревожно. Прикрыла дверь и пошла на кухню.

Сварила сосиски, достала горчицу и хлеб. С аппетитом поела, выпила чаю, помыла яблоко.