Со всех сторон неслось дружное: «Весь народ поддерживает предоставление братской помощи». Мы знали, что по крайней мере некоторые из нас против и что мы должны это показать. Даже если это будет один человек, то это уже не весь народ. Нам хотелось иметь чистую совесть. Мы не рассчитывали, что стоит нам выйти на площадь, как Брежнев откроет ворота Кремля и скажет: «Друзья мои, вы такие прекрасные, а я дурак, и теперь, благодаря вам, я это знаю». Мы делали это ради себя.

– Кому пришло в голову организовать акцию на Красной площади?

– Это была коллективная идея. Я и друзья, присутствовавшие на суде над Толей Марченко, постепенно пришли к одной и той же мысли, так что авторство, наверное, нельзя присудить никому конкретному. Оставалось только договориться о времени и месте, это я предоставила Ларисе и остальным. За два дня до акции Лариса Богораз передала мне инструкции: 25 августа, Красная площадь, у Лобного места, лицом к Историческому музею, ровно в полдень. Сядем на парапет, чтобы участников демонстрации нельзя было перепутать со случайными прохожими.

– Вы держали это в секрете?

– О том, что готовится демонстрация, знали десятки людей. Я никого не уговаривала выйти на площадь. Я никогда никого не уговаривала. Каждый знает, чем он может рисковать, а чем нет. Еще мы хотели дать шанс людям, которые хоть и придут на площадь, но не захотят сами участвовать. Поэтому они остались стоять среди кучки посторонних – как незаинтересованные свидетели. Их было человек десять, нескольких из них милиция потом задержала. Жену Павла Литвинова[220], его приятельницу Инну Корхову[221] и еще Таню Баеву, восьмую участницу нашей демонстрации. Она была очень молодая, мы не хотели ее в это впутывать. Ребятам в конце концов удалось уговорить ее сказать на допросе[222], что о демонстрации она знала, была там, но непосредственно не участвовала. Может, это было неправильно. Я сказала «уговорили» – но я этого не делала. Как я уже сказала, я никогда никого не уговариваю.

Вещественные доказательства из судебного дела: фотографии плакатов, изъятых у демонстрантов 25 августа 1968 года

(Фото из архива «Мемориала»)

– Вы отдавали тогда себе отчет, какому риску подвергаетесь? Что суете голову в петлю, что вас ждет тюрьма…

– Мы тогда не знали, что именно нас ждет, хотя наивными мы не были. Надежда, что нам дадут спокойно провести нашу акцию, была, конечно, минимальной, но никто не мог предполагать, что конкретно произойдет. В Советском Союзе нельзя было предугадать множество вещей. Но на площадь мы шли не затем, чтобы гадать, что нас ждет. Мы туда шли, потому что другой возможности у нас не было.

– У вас тогда было двое маленьких детей, и вы были одни. Вы же спокойно могли сказать, что не можете это сделать, потому что отвечаете за них, и никто бы вас ни в чем не упрекнул.

– Такой вопрос мне сразу задал следователь: неужели я не чувствовала себя в ответе за своих детей? Я ответила ему: «Я туда пошла для того, чтобы потом мне перед ними не было стыдно». Я жила с мамой, которая была моим спасательным кругом на крайний случай. В то время она уехала из Москвы со старшим, шестилетним сыном. Маленького Осика я еще кормила грудью, так что оставить дома я его не могла. А ощущение, что я обязана что-то сделать, гнало меня на улицу.

– Что чувствуешь, когда решаешься на подобное роковое столкновение?

– Мы вышли на Красную площадь. Нас переполняли покой и какая-то особенная радость. При этом из тех, кто был на Красной площади, лично я знала меньше половины. Но это были мои друзья, братья. Как я потом написала в стихах памяти Вадима Делоне: он был «ближе брата». Так я это ощущаю и до сих пор.

Мы встретились на условленном месте. Я вытащила из детской коляски два плаката. Один был на чешском: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!» Его держали Константин Бабицкий и Виктор Файнберг. Второй был написан по-русски: «За вашу и нашу свободу». Его взяли Вадим Делоне и Павел Литвинов. У Ларисы Богораз был свой плакат, а последний, двусторонний («Руки прочь от ЧССР» и «Позор оккупантам»), держал Владимир Дремлюга[223]. У меня в руке был чехословацкий флажок, который я прикрепила к коляске еще 21 августа. Когда мы сели и развернули плакаты, это было такое чувство освобождения – пара минут чистой свободы и радости.

– Когда на вас обратила внимание милиция?

– На Красной площади находились сотрудники КГБ в штатском из специального управления, охранявшего Красную площадь. Позже в суде они выступали в качестве «свидетелей». Они очень быстро на нас накинулись. Мы только успели сесть, как они начали вырывать у нас плакаты, сломали мой чехословацкий флажок и били нас кулаками и сумками. Виктору Файнбергу выбили четыре зуба. Мы договорились, что оказывать сопротивления не будем, но и добровольно с ними не пойдем. Если нас захотят задержать, то им придется нас нести.

Люди в штатском к этому не были готовы, они в растерянности принялись останавливать машины и запихивать нас туда. Постепенно так увезли всех, кроме меня. Я была на демонстрации с коляской с маленьким Осиком. Они вообще не знали, что со мной делать. Спустя несколько минут после начала протеста из всех демонстрантов там осталась одна я. Кто-то из прохожих спросил меня: «Что тут случилось?» «Тут была демонстрация против вторжения в Чехословакию. Моих друзей избили, вырвали у нас наши плакаты, разорвали их, и нас задержали», – ответила я. Этот человек покачал головой и пошел дальше. На мгновение мне показалось, что люди в штатском про меня забыли. Но в конце концов они нашли две машины и затолкали меня внутрь. Какая-то женщина, стоявшая рядом со мной, подала мне сына, коляску погрузили во вторую машину. Когда мы отъехали, на Спасской башне Кремля пробило четверть первого. Вся демонстрация продлилась ровно пятнадцать минут.

На грани

– Как же вы потом с маленьким ребенком пережили допрос?